Прошлись по первому этажу дома.
– Дворца нам не надо, правильно, пацаны? – обратился Павло к детворе, но те промолчали. – А почему? А потому, что сил и материалу не хватит, чтоб все наладить. А тут что – восемь комнат внизу и кое-что наверху, оно и ничего. И зала есть, поплясать там, попеть. А рояль добуду, на то я и чекист. И ковры будут!
Они деловито поднялись на второй этаж, поглядели из окон на участок, большую поляну. Кое-где на яблонях еще светились фонариками светлые налитые антоновки.
И вновь Кольцов обратил внимание на несколько кучек тряпья по углам одной из дальних комнат.
– Корову будет где выпасать, – удовлетворенно продолжал Павло. – Стекла вставим, двери я и сам починю, печки подмажу, камин почищу – нехитрое дело. Перезимуем. Руки-то есть!
И он показал детям свои расплющенные работой лапищи с черными, угольными линиями судьбы.
– Вот, бывает, задумаешься, замученный делами: и на что она была нужна – революция, когда вокруг разруха. А теперь вот погляжу, и веселье к сердцу подступает: а ради детей революция. Когда на одной стороне богатые, а на другой беднота, очень тяжело детенку вырастать. Душой мается, ломать все хочет. А подрастет – и в пьянство, в злобу. Нет, все по-другому наладим!
Они вновь вышли во двор, решили получше оглядеть участок. В саду меж деревьями лежали осыпавшиеся яблоки, многие были надкушены. Павло сорвал с дерева желтовато-зеленое яблоко.
– Антоновка. Королевское яблоко, – сказал он. – Если по-хозяйски, то собрать бы их – знаменитые компоты можно зимой варить.
Кольцов прошел дальше, к малиннику. И вдруг заметил, что из чащобы на него смотрят чьи-то глаза.
– Эй, ты кто? – спросил Кольцов.
Кусты вновь протрещали, и глаза исчезли.
– Ну выходи, не бойся! – приказал Кольцов.
После некоторой паузы, после каких-то шепотков, из чего Кольцов заключил, что в чаще не один человек, раздался мальчишеский голос:
– А я и не боюсь!
– Ну так выходи. Будем знакомиться.
– А бить не будете?
– А говорил, «не боюсь», – улыбнулся Кольцов.
Кусты еще раз протрещали, и перед Кольцовым встал рыжий конопушный пацаненок в лохмотьях, с цигаркой в зубах.
– Гляди, Павло! Хозяин дома объявился. – И спросил у мальчишки: – Здесь живешь?
– Ну! – неопределенно ответил беспризорник.
– А что же другие не выходят?
Мальчишка помолчал, потом ответил:
– Мы думали, буржуи какие приехали.
– Откуда тут буржуям взяться?
– Так на антомобиле.
Из кустов появились еще трое таких же оборванных и грязных мальчишек. Стали рядышком с первым. Один из вновь возникших из кустов был такой же рыжий и конопушный, как и первый их знакомый. Похоже, они были близнецы.
– Брат, что ли? – указал Кольцов на второго рыжего.
– Ага. Младший. Мамка сказала, на два часа. Серый.
– Да нет! Скорее уж рыжий, чем серый, – улыбнулся Павло Заболотный.
– Серый – это мы его так зовем. А вообще-то он Серега. А вот этот – Санька Свист. А вон тот черненький – Цыган. Он и взаправду цыган. А зовут его… Тебя как зовут, Цыган?
– Ромка.
– Ну а тебя-то самого как? – спросил Павел у первого беспризорника.
– По натуре? Или как пацаны зовут?
– А как ты хочешь, так и будем звать. Лучше, конечно, как папка с мамкой звали.
– Тогда – Митька. А пацаны меня Змеем зовут.
– А меня, стало быть, Павлом Андреевичем, а его тоже Павлом, но Егоровичем, – представился Кольцов. – Вот и познакомились.
– Теперь о главном надо договориться, – сказал Павло Заболотный. – Как вы тут есть хозяева, то я и хочу вас спросить: возьмете нас к себе на постой?
– Это как же – на постой? – спросил Митька, он в этой компании, вероятно, был за старшего.
– Ну будем жить вместе. Я своих сюда перевезу. Вон в машине еще двое вашего ответа ждут… Словом, одной семьей будем жить. Коммунией. Я свою коровку привезу, молочко всегда будет. Свинок заведем, – стал объяснять Павло.
– Коммунией? – не понял Серега.
– Ну как же! Дело к коммунизму идет. Все будет общественное… Кому-то же надо начинать. Вот мы и начнем!.. Ну так как?
Беспризорники ответили не сразу. Стояли, переминаясь с ноги на ногу. Поглядывали на Митьку.
– А то мы другой дом займем. Тут пустых много, – сказал Павло и незаметно подмигнул Кольцову.
– Да чего тут думать! – согласил Митька. – Ежели коммуния, так мы, конечно, за.
– По рукам! – сказал Павло и протянул руку Митьке. – Только теперь так. Не каждый сам за себя, а все – за всех. Это понятно?
– А чего ж тут понимать! – за всех ответил Митька.
– Тогда вот вам первое задание. Собрать все яблоки! Надкусанные, червивые – отдельно: коровка поест. А остальные мы посушим и зимой такие компоты заделаем – прямо объедение! И вообще! Приберитесь тут в доме, во дворе! Стекло я привезу…
Когда они покидали дачку, хозяйственный Павло подобрал по дороге кусок фанеры. В сумке у него нашлись и анилиновый карандаш, и молоток, и гвозди. Не жалея карандаша и собственного рта, вмиг ставшего синим, он жирно вывел на фанерке «Дом охраняется Укр. ЧК» и прибил ее к покосившимся воротам.
– Вот, – сказал он удовлетворенно. – Замежевал. Сегодня же выправлю мандат на перевозку и поеду за своими. Они тут недалеко, за Змиевом, в Тараканьей слободе.
Через три дня Кольцов привез детей в Основу к Павлу Заболотному. Ворота уже висели прямо. На лужайке паслась корова с телкой. У дома и у сарая слышалось тюканье топоров. Мальчишки-беспризорники под руководством седобородых, непризывного вида мужичков тесали бревна, латали дачку, вставляли окна, рубили высохшие деревья на дрова. Одна из труб в доме дымила, и пахло вареной капустой, шкварками. Раздавались детские голоса. Это детишки Павла Заболотного осваивали свое новое жилище.
Павло вылез из колодца, весь в древесной трухе, мокрый – менял венцы.
– Видал команду? – спросил он, указывая на плотников. – За десять дней пообещали все привести в божеский вид. Работящие мужики! И пацаны к делу приобщаются!
– Где ты их набрал? – спросил Кольцов.
– С тюрьмы. Самогонщики. Я им пропозицию сделал: чи в камере сидеть, чи на воздухе поработать.
Он вытер руки, поздоровался.
– Привез свою команду?
– Привез.
– Ты вот что. Мне список для довольствия в ЧК подписывать. – Павло со значением прищурил единственный глаз. – На какую фамилию записывать будешь? По мне, так лучше бы на твою. В ЧК твоя фамилия звучит.
– Я понимаю. И все равно надо у них спросить. Маленькие, но люди.
Кольцов, по правде говоря, не решался говорить с Колей на эту тему. А Катя была еще слишком мала. Лишать ребенка отцовского имени – все равно что лишать памяти. Но и оставлять их с прежней фамилией вряд ли имело смысл. Конечно, при коммунизме никто не будет обращать внимания на анкетные мелочи: национальность, вероисповедание, профессия родителей. Но ведь до этого еще надо дожить!
