— Хотелось бы.
— Тогда расскажи мне, где спрятан Бивень.
— В Багдаде.
— Где именно в Багдаде?
— Понятия не имею, — пожал плечами Резчик. — И ты знал об этом еще до того, как задал вопрос.
Конфуцианец долго смотрел на Резчика, а потом спросил:
— Тебе известно, что такое Тиланьсяо?
Резчик кивнул, и самообладание, похоже, впервые покинуло его.
— Новая тюрьма.
— Да, новая тюрьма. Если я запихну тебя туда, ты больше никогда не увидишь дневного света. Так что подумай как следует о том, где может находиться Убийца и где в Багдаде я смогу отыскать Бивень.
Резчик посмотрел на свои руки, огрубевшие, покрытые шрамами руки человека, привыкшего трудиться. Точно такие же руки были у его отца, у отца его отца и у всех Резчиков до него. Затем он перевел взгляд на изнеженные и пухлые пальцы Конфуцианца. Эти руки никогда не знали мозолей, не резали камень, не говоря уж о кости.
— Я уже сказал тебе, что не знаю ни того ни другого. — Резчик поднял голову. — И никакие угрозы, взятки или пытки не смогут заставить меня…
Резчик услышал звук лопнувшей кожи еще до того, как ощутил боль в щеке, кровь, текущую по лицу, и маленький нож в руке Конфуцианца.
— Ты не можешь заставить меня вспомнить то, чего я не знаю. — Его улыбка стала еще шире.
— Прекрати улыбаться! — закричал Конфуцианец, сам понимая, что это звучит глупо, как вопль обиженного ребенка. — Конвой! — крикнул он. — Уберите его с глаз моих!
* * *
Фон ни на минуту не переставал искать отца, но город был полон солдат. Одни из них выполняли те или иные приказы командиров, другие сидели в казармах без дела, но все без исключения получили указание не вступать в разговоры с местными жителями. Передвигаться по городу становилось все труднее. Мальчик с удивлением обнаружил, что вновь назначенные смотрители и коменданты зданий либо говорят на ужасающем шанхайском диалекте, либо не говорят вовсе и не скрывают презрительного отношения к жителям Города-у-Излучины-Реки.
Фон старался как можно скорее покончить с отведенными ему ночными горшками, чтобы осталось побольше времени на поиски отца, однако вскоре бабка поняла, чем он занят, и добавила к его обычному маршруту несколько новых улиц.
— Почему, бабушка? — чуть не плача, спросил он.
— Потому что работа должна быть сделана, а кто еще будет ее выполнять теперь, когда твой отец ушел? Отцы твоих двоюродных братьев делают свою работу, и только твой глупый папаша предпочел бросить семью и пренебречь обязанностями ради кого-то другого. Так что теперь его работа легла на твои плечи, и это — навсегда.
— Почему навсегда?
— Потому что он не вернется. Повзрослей наконец. Твой глупый отец мертв.
Теперь маршрут Фона проходил по нескольким кварталам Старого города, где он никогда не бывал раньше. И в первый же день работы в древнем городе он наткнулся на весьма необычный ночной горшок одного из новых клиентов. Он пах не так, как другие, и мальчик узнал этот запах. Год назад в наказание за какой-то проступок бабушка заставила его работать в еврейском гетто, расположенном в Ханкоу. И скоро Фон узнал, что горшки фань куэй, как и их кожа, пахнут иначе, чем китайские. Возможно, это было как-то связано с необычным пристрастием фань куэй к сыру и коровьему молоку.
«А им еще кажется странным то, что едим мы!» — подумал тогда мальчик.
И вот теперь здесь, в самом сердце Старого города — перенаселенного и исключительно китайского района Шанхая, — он наткнулся на ночной горшок, пахнущий в точности как те, которые он чистил в Ханкоу.
Фон запомнил адрес, решив вернуться сюда, когда будет время, и разузнать, в чем тут фокус. А потом, сам не зная зачем, сунул руку в карман штанов и нащупал две стеклянные бусинки, которые дал ему отец, прежде чем уйти сражаться за лучший мир.
— Я знаю, что ты не умер, папа, — громко сказал он. — Я знаю, ты жив. Ты жив.
И все это время за ним внимательно следил другой китайский мальчик, всего на несколько лет старше Фона. Он поднес руку к шее и прикоснулся к ожерелью из точно таких же стеклянных бусин.
* * *
Солдатам, казалось, доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие крушить абсолютно все, что попадалось им под руку в заведении Цзян. Эта печальная участь миновала лишь скамью-сундук, которая когда-то служила убежищем для Бивня Нарвала. Цзян прочитала предъявленный ей ордер и удалилась в комнату, которую она для себя по привычке называла маминой спальней. Еще до прихода коммунистов она вывезла из дома все мало-мальски ценные вещи и сообщила самым уважаемым клиентам, где ее можно будет найти в будущем. Несмотря на вполне оправданные опасения, она обосновалась в маленьком доме в Пудуне и наняла в качестве охраны двух тонгов из клана «Праведной руки». Еще двое тонгов постоянно дежурили в лодке, перевозившей ее клиентов через Хуанпу: от Бунда до Пудуна и обратно.
Громкий стук в дверь спальни заставил ее вскочить. Открыв дверь и увидев на пороге Конфуцианца, Цзян искренне удивилась. Она всегда считала его трусом, который скорее заставит других выполнять за себя грязную работу.
— Входи, — сказала она.
Конфуцианец шагнул в ее спальню и закрыл за собой дверь.
«Слава Небесам, что дочь находится у сестры и ей ничего не угрожает», — подумала она.
— Ты говорила с Резчиком? — спросил Конфуцианец.
— Он связался со мной после вашей милой беседы в твоей конторе. Как ты ощущаешь себя, сидя в кресле великих Врассунов?
— Я спрошу тебя о том же, о чем спрашивал Резчика, — проговорил Конфуцианец, пропустив ее язвительный вопрос мимо ушей.
— А я отвечу так же, как отвечал он. Я не знаю ни где находится Убийца, ни где именно в Багдаде спрятана реликвия.
Конфуцианец шагнул к женщине и наотмашь хлестнул ее ладонью по лицу.
— Ты одета неподобающим образом для того, чтобы ублажать ученого.
Цзян побледнела и склонила голову набок.
— На столе стоит чай, — сказала она. — Я вернусь через минуту. Нужно же мне одеться подобающим образом.
Конфуцианец сел, наблюдая, как женщина легкой походкой выходит из комнаты. Чай был превосходным. Он чувствовал, что наконец-то занял место, принадлежащее ему по праву.
Вскоре Цзян вернулась, одетая в классический наряд куртизанки.
Он встал, и на миг в груди у него перехватило дыхание.
— Ты читал «Сон в красном тереме»? — спросила Цзян и раскрыла веер.
* * *
За неделю до того, как коммунисты окончательно заняли Шанхай, Цзян встретилась с Убийцей.
— Конфуцианец прикроет мой бизнес. Коммунисты придерживаются чрезвычайно пуританских взглядов, но действия Конфуцианца, направленные против меня, будут сугубо формальными.
