– Бегите, бегите, – повторяла молодая женщина, – это вернулся граф Арлев: он убьет вас.
Надменная улыбка появилась на губах у молодого человека. Он поднял упавший кинжал и сказал:
– О, не бойтесь!
– Уходите же, уходите! – твердила она. – Неужели вы хотите, чтобы я погибла вместе с вами?
Эти слова покорили смелость и внезапный энтузиазм Армана. Он понял, что не ради его спасения, но ради самой себя Дама в черной перчатке умоляет его бежать. Его вытянувшаяся было рука опустилась. И человек, за минуту перед тем готовый отчаянно защищать себя, был занят теперь одной мыслью: спасти любимую им женщину от грозившей ей, по-видимому, опасности. Однако он не мог победить эгоистического чувства: его любовь в последний раз возвысила свой голос, и он, взяв руку молодой женщины, горячо произнес:
– Я ухожу, но… во имя Неба! Дайте мне слово, что вы позволите мне еще раз увидеть вас… это необходимо… я вас умоляю…
– Хорошо, – пробормотала она, точно только один ужас мог вырвать у нее это обещание. – Но уходите, уходите!
– Когда, где? – спросил Арман быстро, с настойчивостью человека, решившегося не двинуться с места, пока она не назначит ему свидания.
– Здесь, завтра, бегите! – сказала она, по-видимому, сильно взволнованная.
Он имел дерзость поцеловать ей руку и, быстро вскочив на окно, спрыгнул оттуда на крышу, не заметив холодной улыбки, скользнувшей по губам Дамы в черной перчатке, которая тотчас сменила выражение глубокого ужаса. Без сомнения, Арман сделался жертвой какой-то ужасной комедии.
Несколько минут спустя молодой человек вошел в комнату студента.
Иногда у чрезмерно раздраженных людей наступают странные явления. Арман в первый раз был в этой комнате час назад; он с трудом осмотрелся в ней при слабом мерцании свечи, а теперь, когда вошел в нее среди полной темноты, то ему показалось, что эта комната уже давно ему знакома: он знал уже количество мебели, ее назначение, все уголки и закоулки, и даже привычки ее хозяина.
Он уверенно, смело и не колеблясь подошел к столу, где медицинский студент разбросал в беспорядке свои книги и хирургические инструменты, и стал искать рукою круглую коробку с фосфорными спичками. На камине стояла свеча. Арман зажег ее и, взяв, подошел с нею к кровати, над которой висел портрет, сходство которого так поразило его; вдруг он отскочил… холодный пот покрыл его лоб, волосы стали дыбом, а сердце забилось. Несомненно, это был портрет Дамы в черной перчатке…
Волнение, охватившее молодого человека, было так велико, что он бросил свечу и убежал.
Значит обладатель портрета и был тот человек, которого она ожидала в то время, когда он, Арман, предстал перед нею, и это был бедный студент, живущий в мансарде.
Арман пришел к этому заключению, спускаясь ощупью по извилистой темной лестнице; выйдя на свежий воздух на площадь, он, шатаясь, прислонился к тумбе и сжал голову руками.
Без сомнения, Арман, разбитый, уничтоженный этим открытием, долго еще оставался бы в этом положении, если бы ужасная мысль не мелькнула в его расстроенном мозгу.
– Фульмен должна все знать, – решил он. – Фульмен скажет мне все…
И он выпрямился, полный энергии, вскочил в первую попавшуюся наемную карету, проезжавшую мимо, и приказал кучеру:
– Луидор на чай, если ты довезешь меня в двадцать минут на улицу Марбеф.
Кучер стегнул лошадь и помчался во весь опор. Полчаса спустя, то есть в одиннадцать часов, Арман явился к танцовщице.
Фульмен только что вернулась из Оперы, где она танцевала в этот вечер. Она переодевалась, когда Арман вошел к ней бледный, растерянный, с лихорадочно блестевшими глазами.
– Ах, Боже мой! – вскричала она с испугом. – Что с вами случилось? Выскочили вы в окно или она уже полюбила вас?
Арман упал на стул. Сначала он не мог произнести ни одного слова?
– Ну что же? – повторила Фульмен.
– Меня обманули!
– Обманули?
– Да.
– О, только, во всяком случае, не я…
Голос Фульмен звучал так искренно, что молодой человек не мог не поверить ей.
– Наконец, – возразила она, – объясните же мне, видели вы ее или нет?
– Видел.
– И что же?
– Она ждала кого-то… Этот кто-то должен был прийти к ней той же дорогой, по которой пробрался я… и этот кто-то был не я…
И Арман вкратце рассказал свое свидание с Дамой в черной перчатке и странное открытие, сделанное им в комнате студента. Фульмен слушала его, нахмурив брови.
– О, – сказала она наконец, – это не вас обманули, а меня.
– Вас? – спросил Арман.
Танцовщица с минуту молчала, но ее большие глаза метали молнии, ноздри вздрагивали, а искривленные губы свидетельствовали о сильнейшем раздражении.
– Скажите, – спросила она наконец Армана, садясь рядом с ним, – верите вы мне?
– Да, – сказал Арман.
– И вы исполните все, что я вам посоветую?
– Приказывайте, я буду повиноваться.
– В таком случае клянусь вам, – продолжала она, – что не позже, как через неделю я сорву маску с этой женщины, и вы узнаете все, всю ее жизнь.
– Вы думаете?
– Я уверена в этом.
– Что вы прикажете мне делать?
– Завтра утром, на рассвете, вы вернетесь в дом, где находится комната студента, в которой вы видели портрет.
– Я пойду… Затем?
– Вы застанете студента дома.
– О, я убью его… – вне себя воскликнул Арман.
– Нет, – возразила Фульмен, – но вы предложите ему выбрать: или драться с вами немедленно без свидетелей на оружии, которое вы принесете с собой, или последовать за вами. Потом вы попросите его сесть в вашу карету и привезете сюда. Остальное предоставьте мне.
– А если я его не застану дома?
– Вы подождете на площади, пока он не вернется.
– Но я его не знаю!
– Его зовут Фредериком Дюлонгом. Каждый день в одиннадцать часов его можно застать в кафе Табурэ на углу Одеона. Но вы должны застать его дома… Невозможно, чтобы он не вернулся.
Сын полковника Леона расстался с танцовщицей в полночь и вернулся домой в Шальо. Старый Иов ждал его с нетерпением.
– Ах, господин Арман, – сказал он ему. – Я и сказать не могу, что я перечувствовал во время вашего отсутствия; я просто с ума сходил.
– Отчего это, мой старый друг?
– У меня было предчувствие, что с вами случится несчастье…
Арман пожал плечами.
– Ты действительно сумасшедший, – сказал он.
И, не спросив объяснения у старого слуги, он отправился в спальню. Но он не лег в постель, а, устремив глаза на стенные часы, с беспокойством ждал наступления дня. В пять часов он позвонил. Грум, в крайних случаях исполнявший обязанности кучера и занимавший в то же время должность камердинера, вошел полуодетый и совершенно заспанный.
