Ему хотелось кричать от боли, но даже в таком положении он сдержал крик. Ему хотелось лечь, опуститься на пол, пока снова не появился этот кулак, но канаты держали, и его тело будто разбилось, как хрусталь, когда кулак в перчатке вновь ударил его, а канаты снова бросили вперед.
Он убрал руки от лица и опять увидел приближающийся кулак. Тот, казалось, вырастал на глазах, заполнял все поле зрения, но самого удара Рольф не ощутил.
Рольф всей тяжестью двигался навстречу удару; его голова запрокинулась, позвоночник напрягся, бросил вперед, и Рольф упал ничком, как мертвец, и неподвижно, без дрожи, лежал на белом брезенте ринга.
Все произошло за несколько секунд. Толпа сидела в ошеломленном молчании, Манфред продолжал раскачиваться и прыгать на неподвижной фигурой, лежавшей у его ног. Его лицо исказилось, превратилось в свирепую маску, в глазах горел необычный желтый свет, не человеческий, тошнотворно убийственный.
В толпе вскрикнула женщина, и сразу послышались испуганные возгласы. Мужчины вскочили на ноги, отшвыривая стулья, а зрители удивленно, недоумевающе, торжествующе крича бросились вперед, перебрались через канаты, окружили Манфреда, колотили его по спине. Другие склонились к неподвижной как труп фигуре в бордово-золотой одежде и давали друг другу указания, осторожно поднимая Рольфа; один безуспешно пытался стереть кровь; все были ошеломлены.
Женщины от потрясения побледнели, некоторые продолжали кричать в сладостном ужасе, в их глазах горели возбуждение и похоть; вытягивая шеи, они смотрели, как Рольфа поднимают над канатами и уносят по проходу; он лежал, как мертвый, голова безвольно болталась, из расслабленного рта в волосы текла кровь. Потом все обернулись: группа старшекурсников уводила Манфреда в раздевалку. На лицах женщин читались страх и ужас, но у некоторых глаза горели от возбуждения, а одна протянула руку и дотронулась до плеча проходившего мимо Манфреда.
Дядя Тромп взял Сару за руку, чтобы успокоить, потому что она подпрыгивала и вопила, как дервиш, и вывел ее из спортивного зала на солнце. От возбуждения она все еще почти не могла связно говорить.
– Он удивительный – такой быстрый, такой прекрасный! Ой, дядя Тромп, я такого в жизни не видела. Вот удивительно, да?
Дядя Тромп хмыкнул, но промолчал и всю дорогу до дома слушал ее излияния. Только когда они поднимались по широким ступеням веранды, он остановился и оглянулся, как будто место или человек, которых он оставлял, вызывали у него глубокое сожаление.
– Его жизнь изменилась, и наша жизнь изменится с ней, – с серьезным видом сказал он. – Молю Всемогущего, чтобы никто из нас не дожил до того, чтобы пожалеть об этом дне, ведь именно я вызвал это к жизни.
* * *
Посвящение продолжалось еще три дня, и всем первокурсникам – Манфреду тоже – по-прежнему разрешалось общаться только друг с другом. Однако для них он превратился в полубога, в надежду на спасение, и во время последних унижений они толпились вокруг него, набираясь от него сил и решимости.
Последняя ночь была хуже всего. Они должны были с завязанными глазами, не вздрагивая, сидеть на узкой балке. Им не давали спать, и время от времени старшекурсник над их головами неожиданно грохал дубиной по оцинкованному ведру. Так продолжалось всю ночь. На рассвете ведро убрали, повязки с глаз сняли, и к первокурсникам обратился Рольф Стандер.
– Парни! – начал он, и они, очумевшие от недостатка сна и оглушительных ударов по ведру, заморгали от такого неожиданного обращения. – Парни! – повторил Стандер. – Мы гордимся вами – вы самая отпетая банда новичков в этих стенах с тех пор, как я сам был новичком. Вы приняли все, чему мы вас подвергли, не струсили и не дрогнули. Добро пожаловать в «Rust en Vrede»; отныне это ваш дом, а мы ваши братья.
Старшекурсники окружили их, смеялись, хлопали по спинам и обнимали.
– Пошли, парни! В пивную. Мы угощаем! – закричал Рольф, и, соединив сотню сильных рук, распевая гимн общежития, они направились к старому отелю «Дросди» и колотили в запертую дверь, пока содержатель бара, вопреки тому что отведенные законом для торговли спиртным часы истекли, открыл для них заведение.
С кружащейся от бессонницы головой, с пинтой пива в желудке Манфред незаметно держался за край прилавка, чтобы устоять на ногах, когда почувствовал: что-то происходит. Он быстро обернулся.
Толпа вокруг него расступилась, образовав коридор, по которому шел Рольф Стандер с мрачным угрожающим лицом. Сердце Манфреда забилось чаще: Манфред понял, что это их первая встреча после боя на ринге три дня назад, и она не будет приятной. Он поставил пустую кружку, потряс головой, чтобы в ней прояснилось, повернулся лицом к Рольфу, и они посмотрели друг на друга.
Рольф остановился перед ним, и все: и новички, и старшекурсники – столпились вокруг, чтобы не пропустить ни слова. Напряжение нарастало, долгие секунды никто не смел произнести ни звука.
– Я хочу сделать две вещи, – прорычал Рольф и затем, когда Манфред напрягся, пленительно улыбнулся и протянул правую руку. – Во-первых, пожать тебе руку, во-вторых, угостить тебя пивом. Ей-богу, Мэнни, ни у кого, с кем я дрался, нет такого удара.
Все рассмеялись, и день завершился дружеской попойкой.
На этом все должно было бы завершиться, потому что хотя период посвящения закончился и Манфред был принят в братство «Rust en Vrede», между знаменитым четверокурсником, капитаном команды боксеров, и первокурсником существовала огромная социальная пропасть. Но на следующий вечер, за час до ужина, в дверь Мэнни постучали и вошел Рольф в академической мантии с капюшоном, сел в единственное кресло, водрузил ноги на стол Манфреда и болтал о боксе, об изучении юриспруденции и о географии Юго-Западной Африки, пока не прозвенел звонок. Тогда Рольф встал.
– Разбужу тебя завтра в пять для пробежки за городом. Через две недели у нас важный матч с «айками», – объявил он и улыбнулся, увидев лицо Манфреда. – Да, Мэнни, ты в команде.
После этого Рольф заходил каждый вечер до ужина, часто с бутылкой черного пива в кармане, которое они пили из стаканов для чистки зубов, и с каждым разом их дружба становилась все прочнее и естественнее.
Это не ускользнуло от внимания других студентов, и первокурсников, и со старших курсов, и положение Мэнни заметно упрочилось. Через две недели прошел матч с «айками» в четырех весовых категориях, и Манфред впервые надел университетские цвета. «Айками» называли студентов Кейптаунского университета – университета, в котором преподавали на английском языке и который традиционно соперничал со Стелленбосом, где прозвище студентов было «мэйты». Соперничество между ними шло такое острое, что одетые в университетские цвета сторонники «айков» приезжали за триста миль в переполненных автобусах, набравшись пива, пылая буйным энтузиазмом; они заняли половину спортивного зала и орали песни своего университета в лицо сторонникам Мэнни, сидевшим в другой половине.
