коих Сергей пойман с приуготовленными к тому уже инструментами» [150]. Братья Пушкины намеревались начать изготовление фальшивых ассигнаций. Инициатором аферы являлся Сергей, который брался обеспечить нелегальное предприятие материалами и инструментами. Знакомый ему французский католический священник-расстрига Луи Барро Бротар, скрывающийся в России от суда за подделку документов, обещал ему найти во Франции гравера для изготовления денежного клише. «Особливую» бумагу Сергей предполагал закупить в Амстердаме на мануфактуре, снабжавшей сырьем печатавшую ассигнации столичную типографию Сената. Сбывать подложные деньги должен был Михаил Пушкин, чья должность позволяла ему подменять настоящие ассигнации фальшивками. Для полной уверенности в успехе задуманного предприятия Михаил уговорил участвовать в нем своего непосредственного начальника — вице-президента Мануфактур-коллегии Федора Сукина [151]. Это и сгубило «конциссионеров». Федор Иванович поначалу согласился, затем поразмыслил… и сообщил о задуманном преступлении президенту Мануфактур-коллегии Д. В. Волкову [152] и президенту Камер-коллегии А. П. Мельгунову [153]. За Пушкиными был установлен надзор. Сергея арестовали, когда он возвращался из-за границы. В его санях обнаружили набор «везенных им тайно для делания ассигнаций инструментов [154]. Правительствующий Сенат, как высшая судебная инстанция империи, 25 октября 1772 года «во всенародное известие» объявил, что Михаил и Сергей с сообщниками «хотя в самом деле коварного сего умысла не исполнили, однако ж по законам присуждены за сие воровское предприятие к смертной казни, и о том поднесен был ея Императорскому Величеству всеподданнейший доклад» [155]. На представленный императрице доклад она, «с обыкновенным своим милосердием к человечеству», наложила резолюцию: «Сергея Пушкина, который для делания штемпеля ездил в чужие края и с оным при обратном пути в границу пойман, следовательно, более других заботился о произведении сего вредного государственному кредиту дела, лишив чинов и дворянства и взвести на эшафот, где над ним преломить шпагу, и поставив на лбу “В.”, заключить его вечно, как вредного обществу человека, в какую ни есть крепость. Михаила, как сообщника сего дела, лишить чинов и дворянства и сослать в ссылку в дальние Сибирские места. Федора Сукина, чрез колебания совести которого сие вредное дело открылось, и Сергей Пушкин пойман был, то смотря более на неокамелость в преступлении, нежели на его действительную вину, повелеваем лишить всех чинов и сослать в ссылку в Оренбургскую губернию» [156]. Повеление императрицы было исполнено — «все вышеписанное с ними бывшими Пушкиными сего октября 5 числа учинено» [157]. Еще указом Сената от 25 октября 1772 года было объявлено, «чтоб обоих сих преступников нигде и ни в каких делах не называть Пушкиными, но бывшими Пушкиными» [158].
Отставной «морских батальонов капитан Фрейденберг и бывший в иностранной службе подпоручик барон Гумпрехт» оказались поначалу удачливее братьев Пушкиных. В 1794 году им удалось наладить выпуск фальшивых ассигнаций. Но вскоре они были пойманы, изобличены и признались. Нашлись и соучастники «в том злодеянии иностранцы Арнольд Гунтлах, Теодор Диргейм, да из иностранцев же отставной из лейб-гвардии Конного полку капрал Иоган Алле» [159]. По приговору Сената Фрейденберг и Гумпрехт были лишены чинов и дворянского достоинства, «потом публично в Санкт-Петербурге заклеймены им под виселицею каждому обе руки первыми буквами слов: вор и сочинитель фальшивых ассигнаций и вместо смертной казни сосланы вечно в Нерчинск в каторжную работу» [160]. Арнольд Гунтлах и Теодор Диргейм также были наказаны кнутом и «с вырезанием ноздрей и заклеймением указанных литер» сосланы в каторжную работу, а Иоган Алле без наказания выслан за границу [161].
Конечно, не все преступники из дворян мыслили столь масштабно, рассчитывая преумножить свое состояние, хотя и незаконно, но быстро и многократно. Были среди них и фальшивомонетчики «по легкомыслию», деяния которых, попадав в полицейские сводки, ныне вызывают разве что улыбку современного читателя. В ноябре 1802 года в уголовном суде Петербурга рассматривали дело коллежского секретаря Карла Бракера, состоявшего при генерал-майоре Дибиче. Этот молодой девятнадцатилетний повеса вместе со своим знакомым, шведским подданным Вильгельмом фон Шоумбургом, зашел «для непотребства» в гости к «распутного поведения солдатке Егоровой с коею, а также и другою распутной же девкою Петровой, препровождая они время, подчивали их портером, и притом Бракер вышед с Егоровой в особую комнату, отдал ей пятирублевую фальшивую ассигнацию» [162]. Девица тут же послала работницу в винный погреб для размена на серебро. Ассигнация оказалась грубой, нарисованной от руки подделкой, которую погребщик сразу же распознал и объявил об этом квартальному офицеру. Уйти от солдатки юный ловелас не успел, поскольку был «ласкательством другой, жившей с нею девки Петровой, остановлен до тех пор, пока пришел погребщик с квартальным» [163]. Карла Бракера арестовали, и, хотя он утверждал, что все это не более чем шутка, а при обыске в его квартире не было обнаружено ничего запретного, ему грозило лишение дворянства, чинов и ссылка в Сибирь. Приговоры лицам дворянского сословия в обязательном порядке рассматривались в Сенате и направлялись на утверждение императору. За молодого человека заступился гражданский губернатор Петербурга действительный статский советник С. С. Кушников. Он направил в Сенат «доношение», в котором убеждал сенаторов, что ассигнация сделана Бракером «по ветрености и легкомыслию его для шутки», и просил заменить ссылку солдатской службой [164]. Итог разбирательству подвел император, наложивший на сенатский доклад об этом деле резолюцию: «Продержать в уважение молодости месяц на хлебе и воде. Александр. 18.11.1802» [165].
Дело еще одного такого же несостоявшегося фальшивомонетчика, служащего Ассигнационного банка коллежского регистратора Владимира Алтмана в том же 1802 году рассматривала Палата уголовного суда Петербургской губернии. Этого восемнадцатилетнего юношу обвиняли в том, что «он из белой бумаги каковая в аглицком магазине употребляется на обертки, расположась делать ассигнации, и сделал одну двадцати пяти рублевого достоинства. Но оная показалась нехороша, которую оставя у себя на квартире в ящике неуничтоженною, начал делать другую. Сие удалось сделать хорошо» [166]. Ассигнации, как показала экспертиза, «были писаны тушью из примерной не фальшивой ассигнации» [167]. Добившись некоторого сходства с настоящей 25-рублевой купюрой, молодой человек расплатился фальшивкой за вход в театр и получил сдачу 23 рубля 50 копеек. Столь успешная реализация «рукотворной» ассигнации подвигла начинающего мошенника нарисовать еще одну купюру и вновь отправиться в театр. Но на сей раз «завзятого театрала» разоблачили, задержали и сдали полиции. Как говорилось в судебном деле, В. Алтман «к деланию тех фальшивых ассигнаций приступил не от чего иного, как только по молодости лет и легкомыслию своему, полагая, что в театре за множеством людей не приметят той фальши» [168]. Но молодость в данном случае не спасла обвиняемого от сурового наказания. Тем более, что при обыске его квартиры были обнаружены обрезки настоящей «денежной» бумаги, украденные им из банка. Не
