то я приказываю, если он вздумает посмеяться, то пусть лучше пройдет мимо. Разве можно смеяться над умершим?»
В сущности, этот Жуан известен только по этой эпитафии Mapo. Конечно, он не был единственным соперником Трибуле. Еще упоминается о некоем Вилльманоше, который, по словам Паскье [41], не отличался большою глупостью, а только когда заходила речь о его свадьбе, то он говорил, что нет ни одной принцессы, которая не была бы в него влюблена. Конечно, вероятно, к этому Вилльманошу следует отнести и два ответа Франциска I, о которых упоминает Бонавентур де Церье, не объясняя в точности имени автора этих ответов. «Так как в этой книге [42] говорится о Трибуле, то мы назовем еще одного шута, который посоветовал королю для улучшения его денежных средств, необходимых для войн, следующее: “Одно из этих средств, государь, – сказал шут, – это то, чтобы ваши обязанности исполнялись бы попеременно некоторыми жителями королевства [43], сделав это, я ручаюсь, что у вас прибавится, по крайней мере, два миллиона золотом”». Конечно, король и его приближенные много смеялись над этим. Другое средство заключалось в том, чтобы издать эдикт, по которому кровати всех монахов должны быть проданы, а вырученные деньги внесены в казну.
Однако ни Жуан, ни Вилльманош не затмили звезды Трибуле при дворе Франциска I. Любимый шут до самой смерти оставался при занимаемой им должности. Но в следующее царствование и даже с 1536 г. эта должность перешла к другому, который действительно был умным человеком или, по крайней мере, очень ловким; он был представлен потомству Брантомом. Притом никто не оспаривал тех острот, которые приписывались этому шуту, как оспаривались разные острые словечки, приписываемые Трибуле. Этот король шутов и мистификаторов своего времени был знаменитый Брюске.
V
Официальные шуты (продолжение). – Брюске.
Настоящее имя Брюске было Иган-Антуан Ломбар. Его прозвали Брюске вследствие живости его характера и его скорых возражений.
Он был родом из Прованса и после своих первых дебютов занял уже известное положение в среде шутов. Лишь только он брал в руки жезл, как становился мастером своего дела. При исполнении своих обязанностей шута он призывал на помощь свое пылкое воображение и весь запас остроумия детей этой чудной и веселой страны – Прованса, которые отличаются свободным независимым умом. Прованс – это колыбель замечательных ораторов и вообще тех талантливых людей, которые сыграют всякую роль с одинаковым успехом, хотя бы даже это была роль шута.
«Первым дебютом Брюске, – говорит Брантом, был лагерь в Авиньоне (во время вторжения Карла V в Прованс, в конце 1536 года); Брюске отправился туда, чтобы заработать немного денег; он назвался врачом и, чтобы лучше разыграть свою роль, отправился в ту часть лагеря, которую занимали швейцарцы и ландскнехты. Он ни одного из них не вылечил, а многих отправил к праотцам, потому что несчастные умирали как мухи… Но самое худшее было то, что Брюске скоро открыли и предали суду; дело дошло до коннетабля герцога Монморанси; тот приказал его повесить [44]. Об этом донесли дофину, что Брюске – это самый забавный человек в мире и его необходимо спасти. Дофин, впоследствии король Генрих II, приказал привести Брюске к себе и, найдя его действительно очень забавным, взял к себе на службу. С этого времени и началась карьера Брюске в качестве шута. Когда Брюске был представлен дофину, то последний обратился к нему с вопросом, не стыдно ли ему было уморить всех этих людей своими лекарствами. «Государь, – ответил Брюске, – разве покойники жалуются на меня? Ведь я вылечил их навек от лихорадки».
Перрониана, сборник острот и шуток, приписываемых знаменитому кардиналу дю Перрону [45], где рассказывается совершенно иначе о первых дебютах Брюске: «Он был родом из Прованса и сначала занимался адвокатурою. Он прибыл ко двору по какому-то делу и в течение трех месяцев ничего не мог сделать. Он пустил в ход всевозможные средства, но все было напрасно; тогда он взялся за шутовство и имел успех; видя, что адвокатура, которою он занимался, дает ему слишком мало прибыли, он совершенно ее бросил и вступил в должность придворного шута, что, конечно, для него было более прибыльно…»
Конечно, следует признаться, что анекдот, приведенный Брантом, очень пикантен и дает более полную идею о талантах и смелости Брюске, чем анекдот, рассказанный в Перронианах. Но каков бы ни был источник, вследствие которого Брюске был осыпан и такими милостями, все же его повышение совершилось слишком быстро; Брюске был причислен ко двору дофина и сделался сначала смотрителем за гардеробом принца, потом его камердинером и, наконец, почтмейстером в Париже. Подобная должность была очень выгодна; Брюске в скором времени сделался очень богатым; но все же почта приносила ему сравнительно меньший доход, чем его разные выходки у принцев и у знати; он обыкновенно намечал какую-нибудь дорогую вещь и употреблял всевозможные ухищрения, лишь бы только заполучить ее. Так он поступил с герцогом Альбою [46] в Брюсселе, когда кардинал Лотарингский приехал туда для заключения мира в Кото-Камбрези. Мир был подписан 3 апреля 1559 года с Филиппом II, королем испанским; этим был положен конец итальянским войнам.
Кардинал Карл Лотарингский, брат знаменитого Франсуа де Гиза, был назначен Генрихом II подписать этот мир, подготовленный коннетаблем де Монморанси, бывшим в плену у испанцев после поражения при Сен-Квентине. Кардинал взял с собою Брюске и представил его королю Филиппу II, которому шут очень понравился, тем более что последний хорошо говорил по-итальянски и по-испански. Филипп II осыпал его дорогими подарками, но казалось, что шуту и этого было мало: однажды давался большой обед по случаю заключения мира; на этом празднестве присутствовало много знатных дам и мужчин; в конце обеда, когда уже были поданы фрукты, Брюске устремляется к одному из концов стола, берет края скатерти, завертывается в нее, постепенно собирая в то же время ножи, тарелки и блюда, так что, когда он обвернулся во всю скатерть, то положительно очутился нагруженным приборами, но все это он сделал так быстро и осторожно, что король и все приглашенные много смеялись. Филипп приказал выпустить шута и отдать ему всю его добычу. Но что всего удивительнее, так это то, что Брюске даже не порезался ножами, которые были завернуты в скатерти.
Но это, конечно, была не единственная выходка Брюске при дворе короля Филиппа II. Последний также держал у себя в Мадриде шута и хотел показать его французскому двору; но все время, которое испанский шут провел в Париже, Брюске мистифицировал его,
