И в сопровождении Батлера они все направились к берегу. Прошло некоторое время, пока им удалось собрать всех гребцов, и еще до того, как они отправились в путь, бледная луна показалась над холмом и отражение ее закачалось на широких и блестящих волнах. Но вечер был так тих и спокоен, что Батлер, прощаясь с Джини, не испытывал никаких опасений за нее, и, что еще более удивительно, миссис Долли тоже не опасалась за свою судьбу. Чистый воздух над прохладными волнами был напоен летними запахами. Едва различимые в лунном свете мысы, заливы и широкая синяя цепь гор являли собой прелестное зрелище, и каждый удар весел по водной поверхности заставлял ее искриться и сверкать тем ослепительным светом, который известен под названием «свечения воды».
Это последнее обстоятельство весьма удивило Джини и немало позабавило ее спутницу; и вскоре они достигли небольшого залива, который простирал свои темные и лесистые рукава далеко в море, словно приветствуя их возвращение.
Место высадки находилось на расстоянии четверти мили от дома, и хотя из-за отлива большая лодка не могла приблизиться достаточно к прибрежным неровным камням, служившим пристанью, Джини, отличавшаяся смелостью и подвижностью, легко спрыгнула на берег; но миссис Долли решительно отказалась подвергнуть себя такому риску, и поэтому мистер Арчибалд приказал направить лодку к более удобной пристани, значительно удаленной от этой. Вслед за этим он приготовился спрыгнуть сам, чтобы проводить Джини до дома. Но так как Джини ясно различала идущую вдоль берега лесную тропинку и хорошо видела освещенную луной белую трубу, поднимавшуюся над лесом, где находился дом, она отклонила это любезное предложение и попросила его отправиться с миссис Долли, так как та находится в чужой стране и поэтому больше нуждается в провожатом, чем она.
И в самом деле, слова Джини спасли, возможно, жизнь бедной коровницы, ибо, как она сама впоследствии утверждала, она умерла бы от страха, оставшись одна в лодке с шестью дикими горцами в юбках.
Ночь была так прекрасна, что Джини, вместо того чтобы отправиться сразу же домой, осталась на берегу, глядя, как лодка отчаливает от берега и удаляется в глубь небольшого залива; темные фигуры ее спутников по мере удаления делались все менее различимы; грустная песня гребцов, доносясь издалека, звучала мелодично и ласково, и вскоре лодка, завернув за мыс, исчезла совсем из виду.
Но Джини все еще стояла на месте, глядя в море. Она знала, что ее спутники еще не скоро доберутся до охотничьего дома, так как расстояние от него до удобной пристани было гораздо больше, чем от того места, где она стояла, и, кроме того, ей хотелось побыть немного одной.
Все удивительные события этих нескольких недель, приведшие ее от горя, позора и отчаяния к радости, почету и счастливым видам на будущее, пронеслись перед ее умственным взором, и глаза Джини наполнились слезами. Но плакала она и по другой причине. Человеческое счастье никогда не бывает совершенным, и так как люди с ясным складом ума наиболее чувствительны к несчастью своих близких именно тогда, когда их личная судьба представляет с ним разительный контраст, мысли Джини обратились к положению ее бедной сестры, которую она так любила: она вспомнила, что это дитя надежд, эта балованная любимица — теперь изгнанница и, что еще гораздо хуже, зависит от воли человека, о котором у Джини были все основания думать самое худшее, который даже в минуты наиболее горьких сожалений не проявлял истинного раскаяния.
Пока она была погружена в эти печальные размышления, какая-то темная фигура отделилась от рощи справа от Джини. Она вздрогнула, и воспоминания о привидениях и призраках, встречаемых одинокими путниками в глухих местах именно в этот час, нахлынули на нее. Фигура скользила по направлению к ней, и, когда лунный свет упал на нее, Джини увидела, что это была женщина. Нежный голос дважды повторил:
— Джини, Джини!
Возможно ли? Неужели это голос ее сестры? Жива ли она или вышла из раскрывшейся перед ней могилы?
Прежде чем Джини успела отдать себе отчет в этих мыслях, Эффи, настоящая, живая Эффи, схватила ее в свои объятия и, прижимая к груди, покрыла бесчисленными поцелуями.
— Я бродила тут, словно привидение, чтобы увидеть тебя; оно и понятно, что ты приняла меня за какой-то дух. Я хотела хоть издали увидеть, как ты пройдешь, хоть голос твой услышать. Но говорить с тобой, Джини! Это же больше, чем я заслуживаю, я и не надеялась на это!
— О Эффи! Как только тебе удалось прийти сюда, на этот дикий берег, одной, в такой поздний час? И это действительно ты сама, живая Эффи?
Вместо ответа Эффи протянула свои пальцы, похожие скорее на пальчики феи, нежели привидения, и слегка ущипнула сестру; в этом жесте было что-то от ее прежней резвости. И снова сестры обнимались, и плакали, и смеялись по очереди.
— Ты пойдешь со мной в дом, Эффи, — сказала Джини, — и расскажешь мне обо всем; у нас здесь славные люди, и ради меня они отнесутся к тебе очень хорошо.
— Нет, нет, Джини, — грустно ответила ее сестра, — ты, видно, позабыла, кто я такая: изгнанница, осужденная законом, которая избавилась от виселицы только потому, что у меня самая смелая и хорошая сестра во всем мире. Я не пойду к твоим важным друзьям, хоть это мне и не грозит ничем.
— Ну, конечно, ничем не грозит, ты в этом не сомневайся, — с жаром уверяла Джини. — О Эффи, Эффи, не будь своевольна, хоть один раз послушайся — и мы будем так счастливы все вместе!
— Коли я тебя увидела, значит, получила самое большое счастье, какого заслуживаю по эту сторону могилы, — ответила Эффи, — а что до того, грозит мне опасность или нет, никто никогда не посмеет сказать, что я, едва увильнув от виселицы, осмелилась показаться среди важных друзей моей сестры и позорить ее.
— У меня нет никаких важных друзей. Все мои друзья — Батлер и отец, это же и твои друзья. О моя бедная девочка, не упрямься и не поворачивайся снова спиной к счастью! Нам не нужны никакие знакомые, вернись к нам, твоим самым близким друзьям, не забывай, что старый друг лучше новых двух!
— Не уговаривай напрасно, Джини, я жну то, что сама посеяла. Я замужем и потому должна следовать за своим мужем, что бы из того ни получилось.
— Замужем, Эффи! — воскликнула Джини. — Несчастное создание! Замужем за этим бессовест…
— Тс… тс… — сказала Эффи, закрывая одной рукой рот сестры, а другой указывая на рощу. — Он там.
Выражение ее голоса говорило о том, что муж внушал ей, по-видимому, не только любовь, но и страх. В это мгновение из зарослей вышел мужчина.
Это был молодой Стонтон. Даже в неверном свете луны Джини смогла различить, что он был богато одет и имел вид светского человека.
