Манфред сам страдал от таких мучительных соблазнов, расставленных, как ловушки, на пути молодых и чистых. Он вынужден был бороться с похотливыми устремлениями своего организма, когда рассматривал журналы и афиши кинофильмов (всегда написанные по-английски, на этом упадочническом дегенеративном языке, который он ненавидел все сильнее) с изображением полуобнаженных женщин.
– Ты прав, – бормотал он, лихорадочно перелистывая страницы. – Ты излагаешь великую истину для всего человечества. Мы должны быть чистыми и сильными.
Сердце его трепетало, когда он читал излагаемые ясным, недвусмысленным языком иные истины, на которые ему раньше только намекали. Он перенесся на годы в прошлое, в лагерь бродяг и безработных у Виндхука, и снова увидел потрепанный газетный листок с изображением Хоггенхаймера, который гонит Volk в рабство. Гнев сжигал его, и, дрожа от ярости, он читал:
«Черноволосый молодой еврейчик нахально вертится около нашей невинной девушки, и на его наглом лице можно прочитать сатанинскую радость по поводу того, что он сможет безнаказанно испортить кровь этой девушки и тем самым лишить наш народ еще одной здоровой немецкой матери».
В воображении он видел прекрасное бледное тело Сары, придавленное огромной волосатой тушей Хоггенхаймера, и ему хотелось убивать.
Затем автор так искусно вскрыл его вены с африкандерской кровью, что душа Манфреда словно истекала кровью на страницах.
«Разве не евреи привезли к берегам Рейна негров все с той же задней мыслью и с той же подлой целью – через кровосмешение принести как можно больший вред ненавистной белой расе, низвергнуть эту расу с ее политической и общекультурной высоты…»
Манфред вздрогнул. «Swartgevaar! Черная опасность» – таков был объединяющий клич его народа во все столетия пребывания в Африке, и проникнутое атавизмами сердце Манфреда билось чаще при воспоминании об этом призыве.
Он дочитал, потрясенный и изнуренный, – на ринге он никогда так не уставал. И хотя было уже поздно, отправился на поиски человека, который дал ему эту книгу, и они серьезно и увлеченно проговорили за полночь.
На следующий день профессор одобрительно характеризовал Манфреда одному высокопоставленному лицу:
– Я нашел, как мне кажется, очень ценного новобранца с восприимчивым умом, который вскоре будет пользоваться большим влиянием среди молодежи.
На следующем совете тайного общества собравшимся назвали имя Манфреда.
– Один из наших лучших людей в университете; старшекурсник из «Rust en Vrede», – его близкий друг.
– Пусть завербует его, – приказал глава совета.
* * *
Пять дней в неделю Рольф и Манфред вместе бегали по тренировочному маршруту в горах. Тропа поднималась круто, почва была неровной. Пробежав пять миль, они остановились, чтобы напиться из чистого пруда под белым от пены водопадом. Рольф наблюдал, как Манфред наклонился на скользких камнях, набрал в горсть воды и поднес ко рту.
«Подходящий кандидат», – про себя согласился он с решением старших. Легкая футболка и шорты не скрывали мощного, грациозного тела Манфреда, его блестящие волосы цвета меда и красивые черты были неотразимы. Но ключом к его личности стали золотые топазовые глаза. Даже Рольф чувствовал, что попадает под влияние этого молодого человека, чьи уверенность и самообладание росли.
«Он будет сильным лидером, таким, какие так отчаянно нам нужны».
Манфред выпрямился, рукой утирая рот.
– Пошли, вислозадый, – рассмеялся он. – Кто последним прибежит домой, тот большевик!
Но Рольф остановил его.
– Сегодня я хочу с тобой поговорить, – сказал он, и Манфред нахмурился.
– Да ведь мы и так только и делаем, что болтаем, приятель. Почему здесь?
– Потому что здесь нас никто не подслушает. Ты ошибаешься, Мэнни, кое-кто из нас не только болтает. Мы готовимся к действиям, жестким боевым действиям того рода, которые так тебе нравятся.
Манфред повернулся к нему, сразу заинтересованный, и присел перед Рольфом на корточки.
– Кто? Какие действия? – спросил он, и Рольф наклонил голову.
– Тайная элита преданных африкандеров, вожаки нашего народа, люди в верхушке – в правительстве, в образовании, в деловой жизни. Вот кто, Мэнни. И вожаки не только сегодняшние, Мэнни, но и завтрашние. Люди вроде нас с тобой, Мэнни, вот кто.
– Тайное общество?
Манфред отклонился назад, сидя на корточках.
– Нет, Мэнни, нечто гораздо большее. Тайная армия, готовая сражаться за наш бедный угнетаемый народ. Готовая пожертвовать жизнью ради восстановления величия нашего народа.
Манфред почувствовал, как на шее и на руках у него волоски встают дыбом, и холодок пробежал по его жилам. Его отклик был мгновенным и несомненным.
– Солдаты, Мэнни, штурмовики нашего народа, – продолжал Рольф.
– И ты один из них, Рольф? – спросил Мэнни.
– Да, Мэнни, я один из них, и ты тоже. Ты привлек внимание нашего верховного совета. Мне предложили пригласить тебя примкнуть к нашему маршу, к борьбе за осуществление высшей цели нашего народа.
– А кто наши вожди? Как называется тайная армия?
– Узнаешь. Тебе все скажут после того, как ты дашь клятву верности, – пообещал Рольф, схватил руку Манфреда и сильными пальцами сжал его упругий, жесткий бицепс.
– Ты откликнешься на зов долга? – спросил он. – Ты присоединишься к нам, Манфред Деларей? Наденешь нашу форму? Будешь сражаться в наших рядах?
Голландская часть души Манфреда, подозрительная и склонная к самоанализу, откликнулась на обещание тайной интриги, а его немецкая часть стремилась к порядку и власти общества свирепых воинов, современных тевтонских рыцарей, твердых и безжалостных в борьбе за Бога и отчизну. И хотя он не подозревал об этом, частица французской крови, унаследованная от матери, порождала стремление к яркости и любовь к театральному, к военной пышности, мундирам и орлам. Все это Рольф как будто предлагал ему…
Он схватил Рольфа за плечо, и они по-дружески обнялись, глядя в глаза друг другу.
– От всего сердца, – негромко сказал Манфред. – Я присоединяюсь к вам от всего сердца.
* * *
Полная луна в вышине над Стелленбосскими горами обливала серебром крутые утесы и склоны и погружала ущелья и долины в глубокую тьму. На юге высоко стоял Южный Крест, но он бледнел в сравнении с огромным огненным крестом, который горел ближе и ярче на лесной поляне. Поляна представляла собой естественный амфитеатр, заслоненный со всех сторон густыми хвойными деревьями, укромное место, скрытое от любопытных или враждебных глаз, прекрасно подходящее для определенной цели.
