Ребятам было жалко Ваську, но жалеть открыто боялись: Васька сразу бы разругался с ними. А ругаться с Васькой было невыгодно. Васька умел добывать деньги.
По предложению Васьки ребята занялись торговлей. Торговали папиросной бумагой. В городе не было тонкой бумаги, а Васька нашел. Целые залежи открыл.
В подвалах остался архив Управления железных дорог, и в толстых делах было подшито много приказов, напечатанных на тонкой рисовой бумаге. Забравшись ночью в подвал, ребята выдирали листы папиросной бумаги, а днем ходили на барахолку и меняли бумагу на что придется.
Барахолка прижалась к самому вокзалу. Ближе к хлебу.
Весь город собирался сюда, поджидая прибытия дальних поездов, от которых за тысячу верст пахло печеным хлебом и мясом. Хитрые маклаки, брючники, чухонцы с мешками картофеля и жулики-марафетчики — все были здесь. Прямо на земле в грязи был разложен товар: часы, бинокли, жилетки, сапоги, крючки, замки, медные ручки. Какие-то дамочки в старомодных порванных шляпках предлагали молчаливым финнам граненые бокалы и веера. Брючники, молодые нагловатые парни с перекинутыми через плечо кипами товара, назойливо наседали на покупателя.
— Эй, браток! Есть брючки касторовые, есть брючки просторные! Есть венчальные, есть разводные…
— Сколько хочешь?
— Пять косух.
— Много.
— А сколько дашь?
— Любую половину.
Хор пьяных босяков, забравшись в самую гущу толпы, распевал каторжную песню:
Задумал я богу помолиться,
Взял котомку и пошел,
А солнце за реку садится,
А я овраг не перешел.
Ребята сидели на ступеньках около подъезда и подсчитывали, кто сколько продал. Подошел красноармеец. Шинель в дырках, папаха набекрень, лицо широкое, доброе.
— Продаете бумагу, огольцы?
— Продаем.
— А ну, давай всю! — сказал солдат и взял бумагу у Васьки. Посмотрел, улыбнулся — Мало.
И у Женьки забрал. И опять ему мало. Отдал и Роман свою. Заплатил солдат за всю бумагу полбуханки хлеба, а уходя, сказал:
— Коли будет, огольцы, еще бумага, так несите прямо в казармы. Знаете где?
— Еще бы не знать!
— Ну вот. Всегда возьмем, хоть сколько.
На другой день ребята, набрав бумаги, понесли ее в казармы. Не обманул красноармеец, всю бумагу купили в казарме, да еще накормили красноармейцы ребят кислыми щами. Наевшись, ребята не ушли из казармы, а остались слушать, как солдаты поют песню под гармонь. А Васька все с широколицым солдатом сидел, который бумагу в первый раз скупил у ребят, и что-то рассказывал ему.
Ребята стали ходить в казарму каждый день. Котелки с собой брали. Красноармейцы сливали в них жижку от супа.
К казарме привыкли быстро. Тепло было в больших комнатах, весело и людно.
Роман и Женька приносили солдатам папиросы, а Васька помогал дневальному и дежурным убирать казарму, подметал полы, бегал за кипятком. Всегда старался остаться подольше в казармах. Не хотелось возвращаться в землянку, где постоянно скапливались лужи, свистел ветер и была непролазная грязь.
Однажды пришли ребята по обыкновению к ужину в казармы, но в столовой никого не застали. Побежали в спальни. Там шел митинг. Главный комиссар говорил о наступлении Юденича, о том, что надо наступление отбить.
В этот вечер супу ребятам не дали. Красноармейцам убавили паек.
После ужина красноармейцы деловито связывались, чистились, готовились к походу. Из разговоров мальчишки поняли, что ночью полк уходит на Псков.
Выпал первый снег.
Проснувшись утром и увидев побелевший двор, Роман первым делом с испугом подумал о Ваське.
Одевшись, он побежал на пустырь, гадая, найдет там Ваську или нет.
Васька был там. Он сидел около землянки, почерневший за одну ночь. Сжавшись в комок и не в силах удержать трепавшую его лихорадочную дрожь, Васька звонко щелкал зубами. Глаза его блестели.
— Здесь спал? — с ужасом вскрикнул Роман. Васька молча кивнул головой и, бессильно,
по-стариковски пожевав губами, тихо сказал:
— Больше нельзя.
— А как же?.. — начал было Роман и замолчал.
Васька не отвечал.
Около него лежал небольшой узелок и палка. Землянка была полна грязи, и кровать совсем расползлась.
— Уходишь? — спросил Роман.
— Поеду…
— Куда?
Васька махнул рукой.
— Туда, на юг…
— Он сполз в землянку, покопался в разворошенной соломе и вынес карабин.
Карабин был грязен, как и Васька, залеплен глиной, ствол его изрядно заржавел…
Васька поковырял ногтем приставшую глину, потом, не глядя на Романа, тихо сказал:
— Купи… хороший карабин… за косушку отдам…
Роман взял карабин, даже покраснел. Полез в карман и все, что было — четыре тысячи керенками разными, — отдал Ваське.
Васька не взглянул на деньги. Сунул их в карман, поднял узелок, постоял еще немного, глядя на двор, потом протянул Роману черную, покрытую засохшей грязью руку.
— Прощай, — сказал он.
Роман молча пожал руку. Потом долго глядел, как Васька тихонько шел через пустырь, шлепая босыми ногами по не успевшим стаять белым пятнам первого снега. За ним оставалась извилистая лента больших черных следов.
Роман вздохнул и пошел в сарай закапывать Васькин карабин.
По утрам управдом Григорий Иванович сидел в домовой конторе и отогревал коченеющие пальцы около гудящей буржуйки.
— Значит, выезжаете?
— Стало быть, так.
— Куда же отмечать?
— На родину. В Новгородскую.
— А квартира, значит, пустая?
— Да уж пустая, позаботьтесь.
— Что ж заботиться, — хмурился управдом. — Заколотим, пусть бог позаботится.
И он гнал дворника за досками и гвоздями.
Потом оба шли в опустевшую квартиру, производили осмотр и заколачивали двери и окна.
Каждый день кто-нибудь выезжал.
Большой, когда-то густо заселенный двор затихал. Пустели квартиры, этажи.
В «Смурыгином дворце» занятыми остались только две квартиры. Давно перестала существовать артель мостовщиков. Не работала кузница. Изредка сам хозяин, придя в мастерскую, копался там, починяя какую-нибудь тележку, и робко звякал ручником.
Страшно стало ходить вечерами мимо пустынных корпусов. Жутью веяло от черных дыр дверей. Оставшиеся жители переезжали ближе к воротам, где еще теплилась жизнь. Все жались друг к другу, кое-как коротая скучные серые дни и долгие бессонные ночи. Сторожей не было, поэтому дежурство у ворот приходилось вести самим жильцам. Строго соблюдая очередь, жильцы выходили дежурить, закутываясь в несколько старых рваных пальто. Выходили по двое, по трое. Мужчины, женщины, молодежь.
