В тот вечер Лозен больше не появлялся в обществе, а на следующий день его арестовали прямо в спальне и повезли в Бастилию. Безусловно, он заслужил это, но тем не менее не считал себя побежденным. Гитри, один из фаворитов короля, для которого государь учредил должность начальника гардероба, был другом Лозена; он решил доказать это графу на деле и дерзнул поговорить с его величеством, который, вероятно, только этого и ждал.
— Государь, — сказал Гитри, — пожалейте графа.
— Сударь, пожалеть его, этого наглеца и неблагодарного негодяя?
— Нет, государь, несчастного человека.
— Вы шутите!
— Он потерял голову, он лишился рассудка, я вас уверяю.
— Лозен отнюдь не лишился рассудка, его голова на месте, он такой всегда; я знаю графа, и пусть со мной больше не говорят о нем.
— Ваше величество, я заклинаю вас выслушать меня: Лозен рассчитывал на ваше слово, ведь вы никогда не нарушаете своих обещаний; граф расстроился из-за того, что он вам так не угодил, а тут еще эта высокая должность, он был ею ослеплен; он до сих пор в отчаянии, отсюда его высказывание…
— Сударь, нельзя выказывать неуважение своему повелителю: такому гнусному поступку нет оправдания.
— Покорнейше вас прошу принять во внимание данное ему обещание, его высокие надежды, его неизменную преданность вам, а также боязнь вас обидеть. Примите все это во внимание.
— Я подумаю, сударь.
Король сказал свое последнее слово, после которого добавлять уже было нечего. Однако Гитри продолжал свое дело, неоднократно возобновляя попытку продолжить этот разговор. Сначала король относился к этому с раздражением, а затем поддался на уговоры и снизошел до того, что сказал: — Бедняга Лозен! Должно быть, он умирает там со скуки!
— Граф умирает от желания видеть ваше величество, государь. Он думает только о вас.
— Неужели? А не о своих любовницах?
— Даже самая дорогая его сердцу любовница ничего для него не значит по сравнению с одним лишь словом вашего величества.
— Вы уверены, что это так? Вы не стараетесь его обелить?
— Я ручаюсь.
— В таком случае мы посмотрим.
На следующий день король назначил командующим артиллерией герцога дю Люда, первого дворянина королевских покоев, а тот продал прежнюю свою должность герцогу де Жевру, который оставил свободным место командира роты телохранителей.
— Гитри, — сказал король во время вечерней аудиенции, — не угодно ли вам совершить прогулку в Бастилию? — Ваше величество, у меня нет ни малейшего желания это делать.
— Как! Вы даже не хотите сообщить приятную новость одному из своих друзей?
— Ах, государь, это другое дело, я поспешу туда, как только наступит рассвет. А что это за приятная новость?
— Скажите графу, что я предлагаю ему место капитана телохранителей, которое занимал Жевр.
— Ах, ваше величество, это не то же самое, что должность командующего артиллерией, но, в конце концов…
— Вам легко привередничать; я полагаю, Лозен не станет так уж упрямиться, сидя под замком.
Гитри отправился к графу. Тот отнюдь не ожидал подобной милости, тем более что он ни о чем не просил. Поскольку дерзость Лозена ни с чем не сравнима, он, видя этот поворот в отношении к нему короля, вообразил, что сможет извлечь из королевского великодушия больше выгоды, и заявил Гитри:
— Я не намерен идти из епископов в мельники. Гитри вернулся смущенным; король принялся его расспрашивать и, видя его замешательство, рассмеялся.
— Бьюсь об заклад, что Лозен отказывается, — сказал он. — Я знаю графа и почти ожидал этого. Он полагает, что моя доброта прострется дальше. Поезжайте завтра опять в Бастилию и уговорите Лозена; да будет ему известно, что второй отказ может повлечь за собой полный разрыв между нами и я его ни за что не прощу.
Гитри вновь взялся за дело; он очень веско сказал графу, что это его единственная надежда на спасение, и другой у него не будет, что ему следует нагнуть голову, с тем, чтобы позже выпрямить ее. Лозен изволил согласиться на предложение государя, и, как только он его принял, был отдан приказ выпустить узника из Бастилии.
Вечером, когда Лозен вышел из тюрьмы и отправился поклониться королю и присягнуть ему на новую службу, во дворце собралась толпа придворных. Всем хотелось посмотреть на графа и присутствовать при его встрече с государем. Госпожа де Монтеспан, испытывавшая страх перед своим любовником, явилась первой, выказывая свое великодушие. Лозен же обошелся с ней сурово. Король встретил моего кузена очень милой улыбкой и прежде всего назначил его капитаном телохранителей.
— Государь, эта должность тем более мне дорога, что она опять приближает меня к вашему величеству, — сказал Лозен.
Затем, как я уже сказала, появилась г-жа де Монтеспан; с многообещающим видом, который маркиза умела напускать на себя когда угодно, она поздравила графа.
— Сударыня, — заявил он, — я знаю все, чем я вам обязан, и никогда этого не забуду.
Затем он так резко отвернулся, что его спина оказалась прямо перед лицом дамы; все это видели, и некоторые стали злорадствовать. Между тем г-жа де Монтеспан восприняла это с тем же любезным видом и посмеялась над грубостью Лозена, заявив, что следует быть снисходительной к узнику.
Это стало началом нового возвышения графа. Он продал свой полк драгун и опередил других военачальников, превосходивших его возрастом и знатностью; когда в руках у него был командирский жезл, никто не держал его так высоко, как он; вскоре его произвели в генерал-лейтенанты, а затем умер его отец, и мой кузен унаследовал его роту, состоявшую из ста дворян-алебардоносцев, входивших в свиту короля. Однако графу и этого было мало.
Мы постоянно встречались, и время от времени Лозен клялся мне в прежних своих чувствах, уверяя, что он всегда любил только меня, что другие женщины были для него игрушками, а не любовницами, что, стоит мне захотеть, он оставит двор и откажется от своих честолюбивых замыслов; он полагал, что мы могли бы спокойно жить в Париже, не думая ни о г-не Монако, увивавшемся за г-жой Мазарини, ни о короле, ни об остальных — все они внушали графу только отвращение.
Порой я готова была поддаться на его уговоры, но потом!.. Отец всегда читал мне наставления по этому поводу.
— Не слушайте его, дорогая моя, — говорил он, — с ним вы попадете прямо в дом для умалишенных. Лозен считает, что мир создан лишь для него и что каждый должен способствовать его процветанию или возвышению. Я не знаю, что между вами происходит, и ни о чем вас не спрашиваю, это не мое дело, но я должен вас предупредить: берегитесь!
Как-то раз мы отправились посмотреть на скачки в Булонском лесу, где господин Главный состязался с маршалом де Бельфоном; их лошади мчались с быстротой молнии. Заклад составлял три тысячи пистолей, и я тоже сделала ставку. Лозен, не говоривший со мной уже несколько недель, внезапно подошел ко мне и спросил:
