Старец долго стоять на коленях не стал. Закончил молитву, произнес «Аминь» и поднялся с колен. С трудом проследовал к ложу, с трудом же присел на краешек. Филипп был уже стар и после всех бед довольно немощен телесно, но глаза старца все так же мудры.
– Святой отец, государь просит благословения на поход в Новгород…
Филипп только вскинул глаза, ничего не ответив. Малюта почувствовал тайное злорадство: ага, вот оно, начинается! Чтобы было совсем ясно, добавил:
– Новгородского епископа Пимена в измене обвиняют.
Даже в темноте была видна усмешка бывшего митрополита. Скуратов напрягся – радуется Филипп? Но тот ответил совсем другое:
– А что ж государь сам не пришел?
И отвернулся, точно все заранее знал о замыслах Малюты. Скуратова перекосило: он что, и впрямь смерти не боится?! Григорий Лукьянович стоял близко к ложу Филиппа, потому как сама каморка уж очень мала. Рука его сама потянулась к подушке, лежавшей поверх остального тряпья. Нащупав подушку, Скуратов еще раз спросил уже злым голосом:
– Так благословишь на доброе дело государя нашего Ивана Васильевича?!
Ждал возмущения: «Доброе?!», а услышал:
– Делай скорее то, зачем пришел.
И не выдержал Григорий Лукьянович, подушка накрыла лицо Филиппа, прижалась к его носу и рту, не давая дышать. Сначала ноги узника поневоле дернулись, ведь любой человек хочет жить, даже тот, кто ждет смерти. Но почти сразу осознав свой последний миг на земле, Филипп успокоился.
Не ожидая, что все получится так легко, Скуратов зачем-то все жал и жал подушкой уже задушенного Филиппа. Потом опомнился, отбросил ее в сторону за лежанку, заставил себя вглядеться в неподвижное лицо узника. Понял, что тот мертв, выскочил за дверь. Коридор был пуст, постарался Степан Кобылин, ни к чему слушать, о чем беседует царский посланник с бывшим митрополитом.
Сапоги Малюты затопали к крыльцу, рванул на себя дверь с криком:
– Недоглядели?!
Игумен ждал его на ступеньках ни жив ни мертв. Крик Скуратова заставил игумена побледнеть окончательно. Мысли бедолаги метались живее мышей, застигнутых котом в поварне. Что там в келье Филиппа случилось?!
– Недоглядели?! Уморили опального смрадом печным?!
С забора взметнулась стая ворон, точно выжидавшая свою добычу. Их «кар-р-р!» заставило вздрогнуть старцев не меньше скуратовского вопля.
Тут и игумен, и даже тугодум Степан Кобылин поняли: Филиппа больше нет, но на себя вину за это Скуратов брать не собирается. Игумен спешно осенил себя крестом, а Кобылин бухнулся на колени:
– Не вели казнить, боярин!
Скуратов для вида погневался, но обещал перед государем слово замолвить, мол, не со зла недогляд был, без злого умысла, по нерадивости…
Григорий Лукьянович так и доложил Ивану Васильевичу, мол, помер опальный старец Филипп от неуставного зноя келейного по недогляду его стражей. И замер от раскатов царского голоса:
– Да как посмели! Погубили Филиппа?! На кол посажу!.. Велю самих казнить смертию лютой!
Ужас сковал сердце Малюты, но, подняв глаза на Ивана Васильевича, он увидел насмешку в царском взгляде и понял, что крик для других, а для него самого вот эта усмешка. Бухнулся на колени, как Степка на монастырском крыльце, запричитал:
– Пощади, государь-батюшка! Недоглядели проклятые!
Государев посох все же прошелся по спине Скуратова, для порядка и его иногда поколотить можно, но не слишком больно и недолго. Игумена и Степку Кобылина тоже наказали, но не до смерти, отправили в дальние монастыри. Вечером, разговаривая со своим зятем Борисом Годуновым, Григорий Лукьянович кряхтел:
– За что и бит был?
Спина верного Малюты болела несколько дней, зато понял, каково тем, кого государь отходит тяжелым посохом всерьез.
А Филиппа сначала похоронили в самом монастыре, но в первый год по смерти Ивана Грозного он был перевезен в родную обитель – на Соловки. А в 1652 году царь Алексей Михайлович из рода Романовых по совету патриарха Никона повелел перевезти прах бывшего митрополита в Москву и его мощи выставить в Успенском соборе Кремля. Сам Филипп решением Собора был причислен к лику святых. Царь новой династии просил прощения у убитого митрополита от имени всей России, от себя и своих потомков.
Ныне в Москве у Яузских ворот стоит величественный храм Петра и Павла, возведенный на средства бояр Колычевых. Есть версия, что он накрыл могилу Григория Лукьяновича Скуратова, того самого Малюты, убившего митрополита Филиппа. Потомки выполнили заповедь своего замечательного предка «любить врагов ваших».
В 1569 году со смертью Филиппа Колычева умолк единственный голос в Русской церкви, способный открыто возразить против опричнины. Государь сломил сопротивление и Церкви, и Боярской думы, развязав себе руки. Над страной поднималось кровавое зарево убийств без суда, по воле самого царя и его кромешников. Этот кровавый вал захлестнет и самих опричников, только один верный пес Малюта Скуратов погибнет в бою, остальные умрут страшной смертью. Как и сам царь Иван Васильевич, уже прозванный страной Грозным.
Сама природа, казалось, ополчилась на русский народ. Неурожайные годы, чума и мор не меньше опричников или крымских ратей опустошали Землю Русскую. За чьи грехи – свои ли, царские – платил жестоко народ русский? Одному Богу ведомо…
Убийством митрополита Филиппа не закончился страшный период жизни царя Ивана Васильевича Грозного, вся его жизнь стала страшной. После этого был разгром Новгорода, полное уничтожение Торжка (о чем часто забывают), многие и многие казни безвинных.
Не нужно думать, что Иван Грозный был самым жестоким государем того времени, в «просвещенной» Европе творилось нечто еще худшее, но русским от того не легче.
Даже собственного сына не пощадил Иван Васильевич, случилось то, что он увидел в старинном зеркале: в ярости царь ударил посохом Ивана. Был ли шанс у царевича выжить? Ныне медики говорят, что был. Но Иван Иванович умер, значит, царь сделал выбор не в его пользу?
Почему громил собственное государство государь? Причем громил странно, не логично… Кого он пытался найти и уничтожить?
Сумел ли Малюта Скуратов разыскать следы того самого сына опальной Соломонии? Или Иван Грозный до конца жизни боялся призрака своего старшего брата? И был ли в действительности этот брат?
