— Вы сказали правду, — отвечал Конти, — за исключением только одного пункта. Глава этого заговора — вы, и потому заслуживаете смерть и умрете. Когда вы будете мертвы, заговор распадется сам собой, потому что руки не действуют, когда голова отрублена.
Кастельмелор колебался. Ошибка Конти была очевидна, но как дать ему понять ее?
— Что же вы не возражаете? — продолжал фаворит. — Поверьте мне, что не в ваши лета можно рисковать своею головой в придворных интригах, тут нужна опытность старика.
— Я молчу, — отвечал наконец старший Суза, — потому что думаю о том, как ошибка и упрямство одного человека может расстроить самые лучшие планы. Вы в моей власти. Вы не можете спастись от меня, не погубив самого себя, и думая спастись, вы себя погубите. Мне остается сказать еще только одно слово: час тому назад я еще не знал об этом заговоре, я открыл его с опасностью для жизни, здесь, в саду, потому что заговор обширен и агенты его окружают вас. Если я умру, общество увидит во мне мученика. Завтра, может быть, даже сегодня вечером, я буду отомщен; и напротив, если бы вы мне поверили, вы уничтожили бы народный заговор, победили дворянство и вам нечего было бы бояться власти королевы-матери.
Голос молодого графа звучал так спокойно и твердо, что невозможно было сомневаться в истине его слов. Конти заколебался. Кастельмелор почувствовал, что победа осталась за ним.
«Нет ли тут ошибки? — думал фаворит. — Может быть, падуанец следовал не за ним?..»
— Граф, — продолжал он вслух, — каких лет Симон Васконселлос, ваш брат?
— Моих лет.
— Говорят, что вы очень похожи?..
— До такой степени, что вы, как я это теперь догадываюсь, приняли Симона Васконселлоса за графа Кастельмелора.
— Так значит это он глава?..
— Да, теперь я могу вам это сказать, потому что брат не останется в вашей власти. Наконец мы друг друга поняли, не так ли? Заключим же условие. Вы знаете, что вы в моей власти, я мог бы потребовать у вас в виде выкупа половину вашего могущества и почестей, и то не было бы много… Но я хочу спасти дона Симона и требую от вас только позволения короля на то, чтобы донна Инесса Кадаваль вышла за меня замуж.
— И мы будем друзьями? — поспешно спросил Конти.
— Нет… мы будем союзниками. Вы можете опереться на меня, чтобы приобрести расположение дворянства и можете быть кроме того уверены, что королева-мать никогда не услышит о вас. Что же касается заговора, то, если угодно, я возьму это дело на себя.
— Однако…
— Я желаю этого. Дон Симон Васконселлос будет отправлен здоров и невредим в свой замок Васконселлос, где будет жить до нового распоряжения, а теперь возвратимся во дворец, и по дороге вы мне скажете, почему вы заставили меня снять шпагу.
— Дорогой граф! — вскричал фаворит. — Вы мне напомнили об этом, я должен исправить свою оплошность.
И стараясь разыграть рыцарскую любезность, Конти снял свою богато украшенную шпагу и хотел было отдать ее Кастельмелору, но последний отклонил эту сомнительную честь и пошел поднимать свою шпагу.
— Триста лет тому назад, — сказал он, — мой предок Диего Васконселлос отнял эту шпагу у неверных. Но вы мне не сказали, что сделала с вами шпага моего брата?
Лоб фаворита нахмурился.
— Ваш брат, — сказал он, — публично оскорбил меня.
«Он благородный и смелый мальчик, — подумал Кастельмелор, невольно вздохнув. — Он помнит последние слова нашего умирающего отца!..»
— А как он вас оскорбил? — прибавил он вслух.
— Клянусь моими предками! — вскричал раздраженный Конти. — Он назвал меня сыном мясника.
— Надо простить ему это, — сказал Кастельмелор со злой улыбкой, — может быть, он не знал других ваших титулов.
Молния ненависти сверкнула во взгляде Конти, он натянуто поклонился и прошептал:
— Я был бы не любезен, граф, — сказал он, — не приняв этого извинения, и я вам за него благодарен, насколько оно того стоит.
Они поднимались по ступеням дворца.
Удивление придворных не знало границ при виде старшего Сузы, фамильярно опиравшегося на руку фаворита. Сам король был поражен этим обстоятельством.
— Посмотрите, — сказал он, — наш дорогой Конти посадил себе на спину своего преемника, чтобы не потерять его по дороге. Это очень забавно. Я советовал Конти убить графа.
Потом он прибавил, обращаясь к придворным:
— Господа, я советую вам обрести дружбу этого шалуна графа; он мне нравится, и я изгоняю… Посмотрим, кого же я изгоняю? Я изгоняю дона Педро Гунха, который начал стариться, чтобы назначить маленького графа камергером. Северин, распорядитесь на этот счет. Дон Луи Суза, мы вам позволяем поцеловать нашу руку.
Конти постарался улыбнуться и неловко поздравил нового придворного, остальные же рассыпались в преувеличенных поздравлениях. В эту ночь Кастельмелор ночевал во дворце.
Проходя через приемную, чтобы войти в свои покои, Конти встретил падуанца, ожидавшего его.
— Негодяй, — сказал ему фаворит, — я выгоню тебя!
— Я не совсем понял, ваше превосходительство, — пробормотал Макароне, — вы сказали…
— Я тебя выгоню!
— Ваше превосходительство, не подумали ли… — начал Макароне.
Но Конти его больше не слушал и, не обращая внимания на то, что он рядом, с досадой ударил себя по лбу.
— Кто отомстит за меня этому Кастельмелору? — прошептал он.
Падуанец тихонько подошел к нему.
— Нельзя ли с ним попробовать вот это? — спросил он, вынимая до половины длинный итальянский кинжал.
— Убить его? — сказал Конти, говоря как бы сам с собою. — Нет. Но обмануть его и воспользоваться им…
— Я точно так же могу дать хороший совет, как и сделать хороший удар кинжалом, — заметил итальянец, спрятав свой кинжал.
— Может быть! — вскричал Конти. — Потому что ты мне кажешься ловким малым!
И, схватив за руку падуанца, Конти рассказал о своем свидании с Кастельмелором и о данном ему обещании относительно его женитьбы на Инессе Кадаваль.
— Этот приказ уже послан, — продолжал он, — так же, как и другой, который у меня вырвал этот Кастельмелор.
— Эта красавица очень богата? — спросил Макароне.
— Так богата, что могла бы купить половину Лиссабона.
— В таком случае вы хорошо сделали.
— Ты шутишь! Овладев таким состоянием, Кастельмелор будет всемогущ.
— Ваше превосходительство не дает мне договорить. Вы хорошо сделали, дав это приказание, но надо помешать его исполнению.
— Как так?
— Погодите… Я хочу тысячу пистолей за совет, который вам дам.
— Хорошо… Говори!
— Вместе с тремястами семидесятью пистолями, которые ваше превосходительство мне должны, это составит тысячу триста семьдесят пять… Или, для круглого счета, тысячу четыреста.
