— Сигтрюгр хочет, чтобы я примкнул к нему, — сказал я Олле.
— Если он не сможет уговорить их убраться из форта, то, видно, надеется, что ты их напугаешь, — льстиво заметил он.
Я попробовал рыбную похлебку и понял, что голоден.
— А почему цены на корабли выросли? — спросил я.
— Ты не поверишь, господин. Это всё архиепископ.
— Хротверд?
Олла пожал плечами.
— Он говорит, что монахам пора вернуться на Линдисфарену.
— Он так говорит? — я вытаращился на Оллу.
— Хочет восстановить там монастырь!
Уже целую вечность на Линдисфарене не было никаких монахов, с тех пор как датчане перебили всех до последнего и разграбили монастырь. Во времена моего отца это была главная христианская святыня Британии, даже главнее Контварабурга, монастырь привлекал орды паломников для молитвы у могилы святого Кутберта. Отец получал свою выгоду от того, что монастырь стоял чуть севернее крепости, на острове, и паломники тратили серебро на свечи, пищу, ночлег и шлюх в деревне Беббанбурга. Не сомневаюсь, что христиане хотели восстановить монастырь, но сейчас это место находилось в руках скоттов. Олла мотнул головой на восток вдоль берега.
— Видишь ту груду бревен? Это выдержанный дуб из Суморсэта. Его хочет использовать архиепископ. И еще камень, а потому ему нужно десять судов, чтобы всё привезти.
— Король Константин может этого не одобрить, — мрачно заявил я.
— А к нему-то это какое имеет отношение? — удивился Олла.
— Ты разве не слышал? Проклятые скотты вторглись в земли Беббанбурга.
— Боже милостивый! Это правда, господин?
— Правда. Эта сволочь Константин заявил, что теперь Линдисфарена — часть Шотландии. Он предпочтет, чтобы там жили его монахи, а не саксы Хротверда.
Олла поморщился.
— Архиепископу это не понравится! Гнусные скотты на Линдисфарене!
Мне внезапно пришла в голову мысль, и я нахмурился.
— А ты знаешь, кто владеет большей частью острова? — спросил я.
— Твоя семья, господин, — тактично ответил он.
— Церковь владеет руинами монастыря, — сказал я, — но остальное принадлежит Беббанбургу. Думаешь, архиепископ спрашивал разрешения моего кузена на строительство? Ему оно не требуется, но облегчило бы жизнь.
Олла задумался. Он прекрасно знал мое отношение к кузену.
— Мне кажется, идея исходила от твоего кузена, господин.
Именно это я и подозревал.
— Вот же вонючий проныра, — кивнул я.
С той минуты, как Сигтрюгр стал королем Нортумбрии, мой кузен понимал, что я нападу, и наверняка сделал предложение Хротверду в надежде на поддержку церкви. Он превратил бы оборону Беббанбурга в священную войну против неверных. Константин покончил с этой надеждой.
— Но до того, — продолжил Олла, — там пытался построить церковь безумный епископ. По крайней мере, хотел.
Я засмеялся. Упоминание о безумном епископе всегда меня веселило.
— Правда?
— И архиепископ Хротверд решил покончить с этими глупостями. Конечно, никогда не знаешь, стоит ли верить всем слухам про того безумца, но ни для кого не секрет, что дурачок хотел построить на острове новый монастырь.
Безумный епископ и впрямь был не в своем уме, вот только был он никаким не епископом, а датским ярлом по имени Дагфинр, объявившим себя епископом Джируума и принявшим новое имя Иеремия. Он со своими людьми заняли древний форт в Джирууме, к югу от земель Беббанбурга, на южном берегу реки Тинан. Джируум стоял на землях Дунхолма, то есть Иеремия стал моим арендатором. Мы встречались единственный раз, когда он покорно явился в мою крепость, чтобы вручить положенную сумму.
Он прибыл с дюжиной воинов, называя их своими учениками, все на жеребцах, за исключением самого Иеремии, тот восседал на осле. Он носил длинную грязную рясу, сальные седые волосы спускались до пояса, на узком умном лице - улыбка пройдохи. Он бросил на траву пятнадцать серебряных шиллингов и задрал рясу.
— Узри! — зычно объявил он и помочился на монеты. — Во имя Отца, Сына и того, третьего, — сказал он, закончив, и ухмыльнулся. — Твоя плата, господин, сыровата малёк, но ее благословил сам Господь. Видишь, как сверкают? Чудо, правда?
— Помой серебро, — велел я ему.
— Может, и ноги тебе помыть, господин?
И безумный Иеремия решил строить монастырь на Линдисфарене?
— А он спросил разрешения у моего кузена? — обратился я к Олле.
— Откуда мне знать, господин? Я много месяцев не видел Иеремию и его жуткий корабль.
Жуткий корабль назывался Богоматерь — темное, неряшливое корыто, на которой Иеремия патрулировал побережье за Джируумом.
— Иеремия не представляет угрозы, — решил я, — а если хотя бы пёрнет в сторону севера, его раздавит Константин.
— Возможно, — с сомнением отозвался Олла.
Я наблюдал, как река скользит мимо шумных пристаней, как кошка крадется вдоль поручня пришвартованного корабля, прежде чем спрыгнуть и начать охоту на крыс в трюме. Олла рассказывал моему сыну о скачках, которые пришлось отложить из-за того, что Сигтрюгр увел большую часть гарнизона Эофервика на юг, но я не слушал, я думал. Очевидно, что разрешение на строительство нового монастыря получено несколько недель назад, еще до того как Константин начал вторжение. Иначе когда бы архиепископ получил бревна и камни для кладки, готовые к погрузке?
— Когда Брунульф захватил Хорнекастр? — спросил я, прервав восторженный рассказ Оллы о мерине, которого он считал самым быстрым в Нортумбрии.
— Дай-ка подумать, — насупился он, задумавшись на пару мгновений, — должно быть во время последнего новолуния? Да, тогда.
— А сейчас луна почти полная, — отметил я.
— Значит... — начал мой сын и тут же замолчал.
— Значит, скотты вторглись несколько дней назад, — гневно сказал я. — Предположим, западные саксы не отвлекли бы Сигтрюгра, что бы он сделал, услышав о Константине?
— Отправился бы на север, — ответил мой сын.
— Но он не может, потому что западные саксы гадят на его землях на юге. Они сговорились!
— Скотты и западные саксы? — недоверчиво произнес Утред-младший.
— Они тайно сговорились много недель назад! Скотты получают Беббанбург, а церковь западных саксов — Линдисфарену, — сказал я, уверенный в своей правоте. — Они получат новый монастырь, реликвии, паломников, серебро. Скоттам — земля, а церкви — богатство.
Я был уверен, что прав, хотя на самом деле ошибался. Но в итоге это не имело особого значения.
Олла и мой сын молчали, пока Утред не пожал плечами.
