— А между тем, Сальвато, вам не захотелось бы подобной любви, ибо такую любовь питают к существам бесплотным, высшим, и она не исключает той, какую я отдаю вам. Моя любовь к нему чище, чем к вам, но вас я люблю больше, чем его, — вот и все.
Произнеся эти слова и словно исчерпав все свои силы в борьбе с чувствами, из которых одно владело ее душой, другое — сердцем, Луиза опустилась на стул, откинула назад голову, сложив руки и с блаженной улыбкой на устах почти неслышно зашептала что-то.
— Что с вами? — спросил Сальвато.
— Я молюсь, — отвечала Луиза.
— Кому?
— Моему ангелу-хранителю… Станьте на колени, Сальвато, и помолитесь со мною.
— Странно! Странно! — прошептал молодой человек, подчиняясь какой-то необоримой силе.
И он преклонил колена.
Прошло несколько мгновений; Луиза опустила голову, Сальвато очнулся, и они посмотрели друг на друга с великой грустью, зато в полном душевном покое.
Время текло.
Печальные часы проходят так же быстро, а иногда даже быстрее часов счастливых. Молодые люди не давали друг другу никаких обещаний на будущее, они говорили только о прошлом. Нина входила, уходила; они не обращали на нее внимания, они жили в каком-то неведомом мире, между небом и землей, но при каждом бое часов вздрагивали и глубоко вздыхали.
В восемь часов вошла Нина.
— Вот, Микеле прислал, — сказала она.
И она положила к ногам молодых людей сверток.
Они развернули его: то было крестьянское платье, купленное Микеле.
Женщины вышли из комнаты.
Сальвато хватило нескольких минут, чтобы облачиться в одежду, в которой ему предстояло бежать. Он отворил дверь.
У Луизы вырвался удивленный возглас. В наряде горца он казался еще красивее и изысканнее, если это вообще было возможно, чем в платье горожанина.
Последний час промелькнул так, словно минуты превращались в секунды.
Пробило девять.
Луиза и Сальвато внимательно пересчитали один за другим все удары часов, хотя прекрасно знали, что бьет девять.
Сальвато взглянул на Луизу. Она поднялась первою.
Вошла Нина.
Девушка была бледна как полотно, брови ее нахмурились, за полуоткрытыми губами виднелись белые острые зубы, они были стиснуты, и ее голос как бы с трудом прорывался сквозь них.
— Микеле ждет, — выговорила она.
— Пойдемте, — сказала молодая женщина, протягивая Сальвато руку.
— Вы благородны и великодушны, Луиза, — прошептал Сальвато.
Молодой офицер встал. Он был мужествен, однако пошатнулся.
— Обопритесь на меня еще раз, друг мой, — сказала Луиза. — Увы, в последний раз!
Когда они достигли комнаты, выходящей окнами в переулок, до их слуха донеслось ржание коня. Микеле находился на посту.
— Отвори окно, Джованнина, — сказала Луиза. Джованнина исполнила приказание.
Немного ниже подоконника в темноте можно было различить человека и лошадь; окно выходило на небольшой балкон.
Луиза и Сальвато подошли к нему. Нина, распахнув окно, отошла от них и стала позади, как тень.
Оба они плакали в темноте, но тихо, не рыдая, чтобы не лишать друг друга мужества.
Нина не плакала, веки ее горели и были сухи; она тяжело дышала.
— Луиза, — сказал Сальвато прерывающимся голосом, — я завернул в бумагу золотую цепь для Нины, отдайте ей от меня.
Луиза ничего не ответила, только кивнула и пожала Сальвато руку.
Потом Сальвато обратился к лаццароне.
— Благодарю тебя, Микеле. Пока в моем сердце будет жива память об этом ангеле, — тут он обнял Сан Феличе за шею, — другими словами, пока сердце мое бьется, каждый его удар будет напоминать мне о друзьях, в чьих руках я ее оставляю и кому поручаю ее.
Порывистым движением, вероятно помимо воли, Джованнина схватила руку Сальвато и поцеловала, почти укусила ее.
Молодой человек с удивлением повернулся к девушке, но она поспешила отойти.
— Господин Сальвато, — сказал Микеле, — мне надо отдать вам сдачу.
— Отдай ее своей старушке-матери, Микеле, да скажи ей, чтобы она молилась Богу и Мадонне за Луизу и за меня.
— Хорошо, — промолвил Микеле, — ну вот, теперь и я заплакал.
— До свидания, друг мой, — сказала Луиза. — Да хранят вас Господь и ангелы небесные!
— До свидания? — прошептал Сальвато. — Вы забыли, что новая встреча таит для нас обоих смертельную опасность…
Луиза не дала ему договорить.
— Молчите! Молчите! — перебила она. — Отдадим в руки Господни неизвестное нам будущее. Но, чему бы ни суждено было случиться, я не скажу вам: «Прощайте!»
— Пусть так! — сказал Сальвато, перелезая через балкон и садясь в седло; при этом он все еще обеими руками обнимал Луизу за шею, так что ей пришлось, как тростинке, склониться к нему. — Пусть так, дорогая, обожаемая… До свидания!
И последний звук этого слова, символа надежды, замер у них на губах в их первом поцелуе.
У Сальвато вырвался возглас, выражавший одновременно и радость и скорбь; он пришпорил лошадь, и она, галопом рванувшись вперед, заставила его выпустить из рук Луизу. Тотчас конь и всадник исчезли во тьме.
— Да, — прошептала молодая женщина, — снова увидеть тебя и умереть!
Мы помним, как Шампионне, уезжая из Рима, торжественно обещал Тьебо и его пятьюстам солдатам вернуться не позже чем через двадцать дней и освободить их.
За сорок восемь часов, в два перехода, генерал добрался до Чивита Кастеллана.
Он решил прежде всего осмотреть город и его окрестности
Чивита Кастеллана, которую долгое время ошибочно принимали за древние Вейи, сначала заинтересовала Шампионне как археолога. Приняв во внимание расстояние, отделяющее Чивита Кастеллана от Рима и равное более тридцати милям, он понял, что тут великие путаники, именуемые учеными, допустили ошибку и развалины, обнаруженные неподалеку от города, являются, вероятно, руинами Фалерий.
Новейшие изыскания доказали, что Шампионне был прав.
Его первой заботой было привести в порядок крепость, построенную Александром VI и служившую затем просто тюрьмой, и укрепиться в ней с частью своей маленькой армии.
Макдональда, которому он предоставил честь руководить предстоящим сражением, и его семь тысяч солдат он разместил в Боргетто, приказав ему использовать для защиты здание почтовой конторы и несколько окружающих ее лачуг, а в качестве опорного пункта придерживаться Чивита Кастеллана, образующую крайний правый фланг французской армии, а вернее сказать, место, где должны были сосредоточиться ее основные силы. Генерала Лемуана с пятьюстами штыков он направил в ущелье Терни, расположенное от него слева, и сказал ему, как Леонид спартанцам: «Вы идете на смерть!» Казабьянка и Руска получили такой же приказ относительно ущелий Асколи, находящихся на крайнем левом фланге. Пока Лемуан, Казабьянка и Руска будут удерживать свои позиции, Шампионне мог не опасаться обходного маневра врага, а если его атакуют в лоб, он надеялся, что сможет оказать сопротивление. Наконец, он послал нарочных к генералу Пиньятел-ли, занятому размещением своего римского легиона между Читтадукале и Марана, с приказом выступить, как только его люди будут готовы, и соединиться с польским генералом Княжевичем, который командовал 2-м и 3-м батальонами 30-й пехотной полубригады, двумя эскадронами 16-го драгунского полка, ротой 19-го полка конных егерей и тремя орудиями, после чего направиться прямо туда, откуда будут слышны пушечные залпы, независимо от того, с какой стороны эта стрельба донесется.
