– Еще бы! Что может быть безопаснее для человека, за жизнь которого Болье отвечает мне головой?
– Спасибо, брат мой, спасибо за Генриха! Но...
– Но что?
– Но там есть и другой человек, государь... Быть может, я виновата, что он мне небезразличен, но он мне небезразличен, вот и все.
– Кто же этот человек?
– Государь! Пощадите меня... Я едва ли посмела бы назвать его имя моему брату... и не посмею назвать его королю.
– Это де Ла Моль? – спросил Карл.
– Да! – ответила Маргарита. – Однажды вы хотели убить его, государь, и только чудом он избежал вашей королевской мести.
– А ведь это было, Маргарита, когда он был виновен только в одном преступлении, но теперь, когда он совершил два...
– Государь! Во втором он не виновен.
– Бедная Марго! Разве ты не слышала, что говорила наша добрая матушка? – спросил Карл.
– Карл! Я же сказала вам, что она лжет, – понизив голос, ответила Маргарита.
– Вам, может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у де Ла Моля?
– Конечно, известно, брат мой.
– И то, что эта фигурка проколота иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой «М»?
– И это я знаю.
– И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове королевская корона?
– Все знаю.
– Что же вы на это скажете?
– Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с королевской короной на голове изображает женщину, а не мужчину.
– Вот что! – сказал Карл. – А игла, пронзающая сердце?
– Это чародейство, которое должно пробудить любовь женщины, а не колдовство, которое должно убить мужчину.
– А буква «М»?
– Она означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать.
– Что же она означает? – спросил Карл.
– Она означает... означает имя женщины, которую любил де Ла Моль.
– А как зовут эту женщину?
– Эту женщину зовут Маргарита, брат мой, – сказала королева Наваррская, падая на колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к этой руке залитое слезами лицо.
– Тише, сестра! – произнес Карл, оглядевшись вокруг сверкавшими из-под сдвинутых бровей глазами. – Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать!
– Мне все равно! – ; поднимая голову, воскликнула Маргарита. – Пусть меня слышит хоть весь свет! Я всему свету скажу, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве!
– Марго! А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?
– Брат!
– Если я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? , – Так вы это знаете?
– Если я скажу тебе, что знаю настоящего виновника?
– Настоящего виновника? – воскликнула Маргарита. – Так, значит, преступление все же совершено?
– Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.
– Против вас?
– Против меня.
– Не может быть!
– Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась в брата и вздрогнула, увидев, как он бледен.
– Марго! Мне не прожить и трех месяцев, – сказал Карл.
– Вам, брат мой? Тебе, мой Карл? – воскликнула сестра.
– Марго! Меня отравили. Маргарита вскрикнула.
– Молчи, – сказал Карл, – необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– – Но ведь вы знаете виновника?
– Знаю.
– Вы сказали, что это – не Ла Моль?
– Нет, не он.
– Конечно, это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это...
– Кто?
– Мой брат... Алансон?.. – прошептала Маргарита.
– Возможно.
– Или же, или же... – Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что сейчас скажет, – или же... наша мать?
Карл промолчал.
Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде ответ, которого ожидала, и снова упала на колени, едва не опрокинув кресла.
– Боже мой! Боже мой! – шептала она. – Это немыслимо!
– Немыслимо! – с визгливым смехом сказал Карл. – Жаль, что здесь нет Рене, – он рассказал бы тебе целую историю.
– Кто? Рене?
– Да. Он рассказал бы тебе, например, как одна женщина, которой он ни в чем не смеет отказать, попросила у него книгу об охоте из его библиотеки; как каждую страницу этой книги пропитала сильным ядом; как этот яд, предназначенный, не знаю для кого, проник, игрой случая или небесной карой, в другого человека, а не в того, кому предназначался... Но так как Рене здесь нет, то если хочешь взглянуть на эту книгу, так она там, в моей Оружейной, и надпись, сделанная рукою флорентийца на этой книге, на страницах которой осталось достаточно яду, чтобы уморить еще двадцать человек, скажет тебе, что книга была отдана его соотечественнице из рук в руки.
– Тише, Карл, теперь ты говори тише! – сказала Маргарита.
– Ты сама видишь, как важно, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– Но это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же знаете, что он невиновен!
– Да, знаю, но надо, чтобы люди думали, будто он виновен. Переживи смерть своего возлюбленного – это так мало для спасения чести французского королевского дома! Ведь я переживаю свой конец безмолвно, чтобы со мной умерла и тайна.
Маргарита поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения Ла Моля, и вышла вся в слезах, не возлагая больше надежды ни на кого, кроме себя самой.
А тем временем, как и предвидел Карл, Екатерина не потеряла ни минуты; она написала главному королевскому Прокурору Лагелю письмо, которое история сохранила все до последнего слова и которое бросает на это дело кровавый свет:
«Господин прокурор! Сегодня вечером мне передали за верное, что Ла Моль совершил святотатство. В его парижской квартире найдено много предосудительных бумаг и книг. Прошу Вас вызвать председателя суда и как можно скорее дать ему все необходимые сведения по делу о восковой фигурке, пронзенной в сердце, – о преступлении против короля.[78]
Екатерина».
На следующий день после того как Екатерина написала письмо, которое мы только что прочитали, к Коконнасу вошел комендант в самом внушительном окружении: оно состояло из двух алебардщиков и четырех черных одеяний.
Коконнасу предложили спуститься в залу, где его ждали прокурор Лагель и двое судей, чтобы произвести допрос согласно инструкциям Екатерины.
За неделю, проведенную в тюрьме, Коконнас многое обдумал; помимо того, что каждый день он ненадолго виделся с Ла Молем заботами их тюремщика, который, ни слова им не говоря, делал им этот сюрприз, коим они, по всей вероятности, обязаны были не только его человеколюбию; помимо того, повторяем, что они с Ла Молем, обсудив, как они будут держаться на суде, решили отрицать все, пьемонтец был убежден, что при известной ловкости дело его примет наилучший оборот; обвинения против них были не более серьезны, чем обвинения против других. Генрих и Маргарита не сделали никакой попытки к бегству, следовательно, они с Ла Молем не могли быть замешаны в деле, главные виновники которого оставались на свободе. Коконнас не знал, что Генрих находился в том же замке, а любезность их тюремщика внушила ему мысль, что над его головой зареяли покровы, которые он называл своими «незримыми щитами».
