ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
В ГРОЗНОЕ ЛЕТО СОБАКИ
Богатырская дружина, выйдя из Ростова, двигалась на юг. Миновали Переяславль-Залесский и Юрьев, обогнули стороной Суздаль и Владимир, прошли мимо Москвы. Дорога пролегала через леса. Только недавно по обе стороны пути стеной стоял еловый частокол, а теперь прозрачно светится березняк. Можно остановиться, нацедить сладкого березового сока. Как раз самое время для него. Когда храбры съезжались в Алёшин замок, в Ростове ещё доживала свое зима. А сейчас уже поворотило на весну. Дерево об эту пору полно жизни, молодой просыпающейся силы, и играют в нем соки, как в человеке кровь. Потому и нельзя рубить весной деревья, из которых хочешь строить дом. Будет он сырой, нетеплый, недобрый — это дерево будет мстить за безвременно погубленную свою жизнь. Брать у леса дерево для дома надо осенью, когда все замирает, отходит к зимнему сну. А вот попить сладкого березового сока, дающего крепость и силу, не мешает даже храбрам.
Как ни ходко двигались при малом обозе, а все же день катился за днем, и встречный ветер все теплел, и солнце пригревало сильней. И вот уже придорожный лес не прозрачен, не пуст: то слышится перезвон гуслей, то засвистят свирели, то задудят рожки. Это стараются на все лады птицы. Белые берёзы, словно девицы в праздничных одеждах, приветственно размахивают зелеными знаменами. Вздымают украшенные бахромой свои стяги, как отроки, стройные тополя. Даже дубы у дороги стоят, будто старые ветераны в парадных кафтанах. Кажется, сама весна выходит к шляху встречать богатырское войско, совершающее марш мира.
Мне неизвестно, на какой версте долгого пути повстречался богатырской дружине первый гонец, первый гонец большой беды, той великой напасти, что уже нависла над Русью. Молодой и беспечный, он и сам ещё ничего не ведал об этом.
Скакал: в сумке тисненой кожи — на ремне через плечо — грамоты с князьей печатью, позади — почетный конвой.
Эге-гей! Поберегись! — Чуть ли не через всю Русь.
Светит солнце — пусть светит! Грянет дождик — пусть грянет! Наше дело весёлое — скачи, пока доскачешь! И виделось ему: пропылённый, не сменив дорожного плаща, он шагает по залам дворца — мимо бояр, разодетых в цветные кафтаны, мимо жён их в платьях переливчатой паволоки, мимо дочек их — тихонь и притворниц.
Ко князю суздальскому от брата его князя киевского доверенный гонец! — В сумке тисненой кожи — грамота с печатью. Достал, подал — вот и все наше дело.
Увидев на дороге воинскую колонну, он придержал коня. Удивлённо вглядывался вдаль, раздумывая, чья это может быть рать. Всадники при оружии, но без доспехов — везут, наверное, в обозе следом. Кони добрые. Мелькнуло: не иначе как весть, что он так торопился доставить, вперёд него долетела до северных княжеств, и это движется та самая подмога, которую он послан просить. Махнул рукой сопровождавшему его конвою, чтобы скакали следом, и рванулся вперёд. И когда был уже совсем близко, опять удивился: при дружине не было никого из князей. Поискав глазами, угадал воеводу. Подъехал, назвал себя — боярский сын, дружинник киевского князя, везёт грамоты в Суздаль и Ростов — и сам поинтересовался, не оттуда ли дружина. Слушал, по-детски распахнув глаза, долго не мог взять в толк, что говорил ему воевода, в котором узнал он храбра Алёшу Поповича. И когда, наконец, понял, что за войско перед ним и почему направляется в Киев, спешась, с великим почтением переводил взгляд то на одного, то на другого ратника, каждый из которых был столь славен. Представив радость своего князя, когда тот увидит дружину храбров, он и сам сверкал белозубой улыбкой и печалился только о том, что богатырская рать идет на юг, а он должен скакать на север и не может первым принести такую дивную весть в стольный. На расспросы о молодом князе, о том, что нового в Киеве, отвечал не очень складно, видимо всё ещё находясь под впечатлением встречи, с небывалой этой дружиной и вовсе не придавая значения событиям, о которых рассказывал. Выходило всё смешливо.
Недавно на половецкие вежи внезапно напала какая-то пришлая рать. Разбила и до того настращала степняков, что они как кинулись бежать, так и гнали без роздыху от самого Лукоморья через все свои степи. Перешли через дикое поле и стоят теперь на Русской земле.
Храбры, спешась и окружив гонца, слушали с большим вниманием. Перейти дикое поле — ничейную полосу — дело нехитрое. А земля Русская степнякам не заказана. Сколько раз топтали её половецкие воинские полки — и непрошено, и по сговору с кем-нибудь из князей во время междоусобиц. Но такого, о чём рассказывал гонец, ещё никогда не бывало.
Да что там ратники! Как двинулись — со стадами и табунами, с жёнами и детьми!.. Гонцы с застав прискакали в Киев, говорят: «Глядишь — ни конца ни краю им не видно! Будто вся степь поднялась, все племена, сколько кочевало их от моря до моря!» Повсюду вдоль днепровских берегов стоят их кибитки, ревет скот, блеют овцы… А они всё идут и днём, и ночью! Забиты все переправы! У паромов драки! Наши нагнали ладей и челнов, да разве хватит на них! Переправляются вплавь — и на конях, и прямо на телегах. Торопятся перебраться на правый берег — все страшатся, не идут ли следом чужеземцы.
Даже в самом стольном, куда прибыли их ханы, — теснотища и столпотворение. Киевляне ропщут: мол, скоро степняки раскинут свои шатры на Софийской площади, а нам и деваться некуда будет. А половецкие ханы били челом киевскому князю, слезно просили помощи. До того, говорили, многолюден и свиреп этот пришлый народ, что ежели русские не помогут, то всему их корню придёт погибель.
— Да что за народ такой? — интересовались храбры.
— А кто его знает, — отвечал гонец. — Сначала шёл слух, объявились печенеги.
— Печенеги? Быть того не может! Как разгромили их мы, а потом половчане, это треклятое племя будто сгинуло.
— Может, и не печенеги, — охотно согласился гонец. — Люди по-разному их зовут, какие-то таурмены, или, ещё чуднее, та-та-ры-мон-го-лы, — с трудом выговорил он и сам засмеялся.
— Ну и что же киевский князь? — спросил Алёша Попович.
— Князь наш послал гонцов к братьям — и к переяславскому, и к галицкому, и черниговскому князьям. А меня вот — на север. «Коль выступать, — сказал, — против чужеземцев, так всем вместе!» Очень он на северных князей надеется! — добавил гонец, помолчав, и сказал, опять улыбнувшись своей белозубой улыбкой: — Я и подумал, когда увидел на дороге вашу рать, что это северная дружина. И откуда они только взялись, эти таурмены? — закончил он свой рассказ.
Но если молодой гонец ничего не знал о пришлом народе, то Алёше Поповичу было о нём кое-что известно. Эти самые пришельцы разгромили многие города Грузии, где ещё недавно правила царица Тамара, жена одного из сыновей суздальского князя. И весть о нашествии с Востока свирепого народа долетела до Суздаля и до Ростова. И теперь Алёша слушал рассказ гонца в тревожном раздумье. Пожалел в эту минуту, что сам он сейчас не в Ростове. Будь он там, голос его на военном совете решил бы многое. Но жалеть об этом было поздно. Снявши голову, по волосам не плачут. И всё-таки! Хоть сам он как отрезанный ломоть, но друзья у него в Ростове остались. Велев гонцу подождать, он подозвал Торопка, отошёл с ним в сторону.
