Между тем в стольный по зову киевского князя съехались князья из ближних волостей, и сразу же случился большой спор. Галицкий князь, имеющий самую сильную дружину средь своих южных собратьев, да к тому же ещё и женатый на дочери главного половецкого хана, первым высказался за поход в помощь половцам. Киевский князь согласно кивнул головой. Он недолюбливал галицкого родича, хотя и считал его опытным воином, хитрым в ратном деле. Хитр был галицкий князь и в других делах. И за поход он ратовал небескорыстно. Но сейчас это не имело значения. Молодой киевский князь тоже стоял за поход против чужеземцев. Правда, по другой причине. Ещё воевода Борислав, несколько лет назад уехавший с торговым караваном в земли хорезмшаха, сообщал в своём последнем письме из города Самарканда о народе, что и обличьем, и жизнью схож с половцами, и о его грозном войске. Больше от Борислава вестей не приходило. Не существовало больше и города Самарканда. Как доносила молва, он был взят пришельцами на острие копья и разрушен, а жители перебиты. Должно быть, разделил их участь и русский воевода. «Наверное, и впрямь лучше выйти на чужеземцев вместе с половцами и разбить их, пока они сами не пришли на Русь», — думал киевский князь. Но другие князья, чьи земли недавно разоряли беспокойные соседи, даже не дали галицкому князю закончить слова.
— Пусть поганые степняки сами воюют с пришлым народом!
— Не повадно будет им в другой раз нас грабить! — кричали они, не смущаясь присутствием на совете знатного половчанина. А тот, тучный, большеголовый, с непривычки неловко сидел на лавке, выставив далеко вперёд тонкие кривые ноги, над которыми туго набитым мешком колыхалось брюхо. Казалось, старый хан сейчас сползёт вниз, на пол. Он и в самом деле не маялся бы на этом неудобном сиденье, а сел бы, как привык у себя в кибитке, на мягкий пушистый ковёр, лежавший у него под ногами. И не делал он этого только потому, что сидеть ему пришлось бы ниже русских князей. В своём травянистого цвета кафтане с мокрыми от слёз, жёлтыми обвисшими щеками он походил на большую тяжелую жабу. Рядом с ним сидели и стояли другие ханы — молчаливые и недвижные, будто каменные половецкие идолы. И лица их были темны, потому что такого разгрома, какой учинили свирепые пришельцы, ещё не случалось в половецком поле.
— Войска у них тьма тьмы — бессчетно! Изведут нас, а потом и ваши земли потопчут! — так говорил, утирая широким шелковым рукавом слёзы, половецкий хан русским князьям. А ещё говорил, поглядывая исподтишка щёлочками-глазами, что в обозах у пришельцев несметные богатства, взятые ими в городах Хорезма, Армении, Грузии… И родичи его дружно кивали и громко щёлкали языками.
Уже уехал, разомлев от собственных слез, старый половецкий хан, нашедший приют на киевском подворье своего зятя. Ушли и другие ханы.
Если мы не поможем половцам, они предадутся чужеземцам и пойдут на нас вместе с ними, — пытался досказать галицкий князь то, что ему не дали в прошлый раз. Но теперь ему не пришлось долго уговаривать своих собратьев. Не зря помянул про богатые обозы чужеземцев хитрый, как змий, половчанин. Против похода больше не возражали даже самые ярые в недавнем времени его противники. Спор продолжался, но спорили князья уже о другом — у кого сколько ратников должно быть в войске, когда выступать и, главное, кто возглавит этот поход.
* * *
Мне известно, на какой версте долгого пути повстречался дружине богатырей второй гонец, второй гонец большой беды, той великой напасти, что уже нависла над Русью. Черный от дорожной пыли, с обожженным ветром лицом, он скакал, загнав коней и не давая передышки людям. Увидев на дороге воинскую рать, он обернулся к своим:
— Вот она — северная дружина! — Он был рад и тому, что сильные северные князья все же собрались выступить против чужеземцев, и что он не разминулся с ними, и что теперь ему не нужно скакать дальше, и он со своими людьми может повернуть назад и идти вместе с северянами.
Так же как и его предшественник, молодой боярский сын, он сначала немного удивился, не видя никого из князей, но тут же, узнав Алёшу Поповича, подумал: «С таким воеводой можно идти в битву и без князя! И Добрыня тут! Решил славный храбр тряхнуть стариной! А это… Неужто Илья Муравленин? Откуда он здесь? И Дюк Степанов из Галича?» Все больше удивлялся он, узнавая знакомые лица.
Хоть и надобно было ему спешить, гонец — старый знакомый Ильи Муравленина — всё же остался отобедать с храбрами. Сидя в шатре у Алёши, рассказывал: князья, собравшиеся на совет в Киеве, решили, не дожидаясь остальных, выступить в поход сейчас, чтобы дать бой чужеземцам не тогда, когда они приблизятся к русским границам, а на чужой земле — в половецком поле. Об этом он и послан сообщить в Суздаль и Ростов. Если северные князья всё же захотят принять участие в походе, то пусть не идут в стольный, как это намечалось раньше, а спускаются вниз по Днепру к порогам — месту сбора всех дружин.
Только, думается мне, не станут князья дожидаться один другого, — сказал он, понизив голос. — Каждый спит и видит — первым добраться до таурменских обозов да захватить побольше добычи.
Сам он был из старшей дружины, присутствовал и на княжеском совете.
Этими обозами и поманил их половчанин. А сначала, кроме галицкого князя да нашего, никто и идти не хотел, — рассказывал гонец. — И потом никак не могли князья сговориться меж собой. Галицкий князь больше всех за поход ратовал, а как до дела дошло, он сразу же: «Ни под чью руку не пойду!» Да и его понять можно. Вроде бы, по обычаю, голова надо всеми — киевский князь. Да уж больно он молод, и идти под его начало такому воину, как галицкий князь, не по чести. А за ним и другие. Вот и порешили, что каждый сам поведет свою дружину. Отбыли по своим волостям. Галицкий князь сказал, что со своей ратью и частью половецких войск пойдет снизу от устья Днепра. А остальные пусть идут сверху с тем, чтобы сойтись у больших порогов.
У порогов сойтись — это он верно помыслил, — сказал Добрыня. — Только дальше надобно уже держаться всем вместе. Не то будет с нашими то же, что и с половчанами.
Так и наш князь считает. А некоторые говорят, мол, таурмены — такие же степняки, как и половчане. Сколько раз мы их били и сейчас побьем.
Пожалуй, и нам теперь незачем идти в Киев? Как ты думаешь, Добрыня? — спросил Алёша. — Лучше сразу двинуться к порогам. Там и встретимся с киевской дружиной.
Так-то оно так, — с некоторым сомнением откликнулся Добрыня. Тут было о чём призадуматься. Обычно русское войско, отправляясь в поход на половецкие вежи, чтобы сберечь силы ратников и коней, спускалось, сколько было возможно, по Днепру на ладьях, если, конечно, военные действия происходили летом. И уже потом конные и пешие полки с обозами двигались посуху в глубь половецких степей. Теперь же дружине храбров предстояло проделать весь дальний путь посуху. Правда, одно обстоятельство несколько облегчало положение. У богатырской дружины не было большого обоза, который обычно сопровождает воинский полк. У каждого храбра имелось при себе только личное оружие. Доспехи и то не все захватили с собой. Ведь отправляясь в Ростов по приглашению Алёши, никто и помыслить не мог, что вскоре придётся вступить в бой.
