Ого! Квочка Аделиза наконец придала своему языку некоторую живость. Славно же я ее задела!
— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — По-моему, он просто счастлив, что вы оставили его с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется «датским браком», верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждет ребенка.
Не знаю, что отразилось на моем лице, но королева отшатнулась. Потом вдруг стала меня успокаивать. Я отвернулась. От Аделизы или кого иного, но все одно рано или поздно мне пришлось бы это узнать. Те двое… Я никогда еще не чувствовала себя столь подавленной.
Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил к моим ногам копье, предлагая мне венец королевы турнира. Кажется, я нашла в себе силы улыбнуться. Или мне это только казалось? Ибо Мандевиль выглядел озадаченным, перестал улыбаться.
Я заставила себя встать. Встала и…
Больше ничего не помню. Я потеряла сознание.
* * *
Я снова плыла к берегам Нормандии, вновь над головой кричали чайки, хлопал парус. Но на этот раз даже дорога не развеяла мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали и теперь чувствовали себя счастливыми.
Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я не могла не думать об этом. Это был мой рок, мое заклятие.
Забыть обо всем меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что мое чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила все это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться. Тщетные надежды. Я могу вернуться в Норфолк и перевернуть там все с ног на голову, однако все равно эти двое будут против меня, будут вместе.
И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.
Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны.
Тоска, тоска…
Куда мне деться?
Куда укрыться от нее?..
Август только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из таких дней меня навестил епископ руанский Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал комплиментами, и внезапно я подумала — а почему бы и нет? Ведь если я начну изменять Эдгару плотски, слава рогоносца оставит глубокую отметину на его безупречной репутации.
И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.
Его преосвященство сразу понял меня. И в тот же вечер увез меня в свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила мужу, провела с Хагоном ночь любви. Любви?.. Ну как сказать… Роскошь его покоев, его благоухающая духами сутана, душистое вино… И в итоге я, опрокинутая навзничь на льняные простыни. Хагон набрасывался на меня, как волк на самку в брачный период. Опять, и опять, и опять. Я же думала, что хочу в туалет, хочу помыться, хочу спать, хочу уехать… Мне едва удавалось изображать покорность.
Под утро Хагон принес мне чашу прохладного сидра, и я выпила ее залпом. Завернутый в простыню епископ взглянул на меня равнодушно.
— Одно из двух: ты или ненасытна, или холодна.
— А что предпочтительнее?
— Предпочтительнее? Гм. Пожалуй, нет ничего хуже холодной любовницы.
Про себя я тут же решила, что более никогда не свяжусь с ним. Однако улыбнулась.
— А что же все ваши проповеди — о скромности, умеренности и воздержании?
— О! — он рассмеялся. — О проповедях следует забыть, если хотите сохранить любовника.
Эти слова заставили меня задуматься. Не этим ли была вызвана печаль в глазах Эдгара, когда я требовала прекратить его бесстыдства на ложе? И разве не говорил он, что я холодна? Мой супруг всегда стремился сделать из жены любовницу, а кончилось тем, что любовницу сделал женой.
Епископ Хагон не удерживал меня, да и мне он уже был неинтересен. Однако его слова не выходили у меня из головы.
И знаете, как я поступила? Переодевшись и спрятав лицо под вуалью, я отправилась в один из городских борделей, призвала самую востребованную шлюху (святые великомученики! И за это Эдгар Армстронг ответит в аду!) и, хорошо заплатив, подробно расспросила, что она делает, дабы завлечь мужчин.
Затем я вернулась, велела вымыть себя, переоделась во все чистое и до конца дня даже не смогла притронуться к пище — меня душило отвращение. Однако я уже приняла решение и не собиралась останавливаться на полпути.
В Руан как раз прибыл граф Суррей, и я без колебаний испробовала на этом зануде приобретенные в борделе знания. Проглотив пару кубков мальвазии [106], я попросту взяла его штурмом — так, как с ходу берут бастиды [107]. Суррей не почувствовал притворства и к исходу ночи валялся у меня в ногах, твердя, как я восхитительна, а затем стал умолять меня отправиться с ним в Святую землю.
Глупец! Я ушла раздраженная.
Оказалось, что обманывать мужчин не составляет ни малейшего труда. Слегка пошевелите бедрами — и они распаляются, перестаньте стыдливо прикрываться — и они становятся ненасытными, взвизгните несколько раз для вида — и всякий станет считать, что он полностью покорил вас. Меня начало это забавлять, и в последующие пару недель я только тем и занималась, что пробовала эти маленькие хитрости то на одном, то на другом придворном. И ни один из них — ни один! — не уличил меня во лжи.
А клюнул бы Эдгар на этот крючок? Пока что самой крупной добычей в силках моей поддельной страстности оказался надменный и самоуверенный Валеран де Мелен, самый могущественный граф Нормандии. Его многие боялись, и даже я, признаюсь, некогда робела перед ним. А оказалось, что и его можно приручить, как бычка, — стоит только застонать под ним да обхватить покрепче ногами.
Граф Валеран был единственным, кто не опасался гнева Генриха Боклерка из-за связи со мной. Но однажды отец все же отправил в его замок сильный отряд конников с предписанием немедленно доставить меня к нему. Де Мелен не осмелился перечить, и меня отправили к королю, а оттуда, после короткого и ледяного по тону разговора, перевезли в женскую обитель в Фекан.
Случилось то, чего я всегда опасалась: меня упрятали в монастырь. Но отец, вероятно, еще не понял, что меня уже ничто не удержит, и спустя неделю я сбежала, написав перед отъездом королю, что направляюсь в Норфолк. На самом же деле я помчалась в Бристоль, к брату Роберту. Уж он сумеет уговорить отца не быть со мной жестоким.
