– Ну, это для нас пустяки!
– Но – чтобы всё произошло, как условились!
– Всё будет, как в лучших театрах!
Ментарочи, откозыряв, убежал.
Генрих снова опустился на скамью. Он видел, как Ментарочи расставляет людей на плотине, заводит их в бункера. Большинство в форме чернорубашечников. Их Ментарочи ставит на внешние посты, остальных отправляет в окопы и бункера.
– Ну вот, кажется, и всё! Теперь будем ждать высокого гостя! Сколько осталось?
– Двадцать семь минут! – отвечает Генрих, посмотрев на часы.
Слова его заглушает взрыв огромной силы. Замок, высившийся на скале, в противоположном конце долины, словно подскочил и медленно начал оседать.
– Генерал спешит! – встревоженно говорит Генрих.
– А всё-таки жаль замок, хотя он и не наш! Жаль! – вырывается с искренним сожалением у Ментарочи.
В это время раздаётся громкий свист.
– Едут! – восклицает Ментарочи и громко, весело кричит: – Приготовиться!
Все замирают. Генрих делает шаг вперёд.
По дороге к плотине мчатся две машины. Впереди «оппель капитан», позади «хорх».
– Генерал едет вторым! – бросает Генрих. – В его присутствии не забывайте, что вы лишь солдаты.
– Яволь! – широко улыбается Ментарочи.
Машины подъезжают к плотине и останавливаются.
– Все хорошо! – не совсем по форме рапортует Генрих. Бертгольд молча кивает головой. Из передней машины выходит эсэсовец. Шофёры остаются на местах.
– И это вся ваша охрана, герр генерал? – удивляется Генрих.
– Одного я отправил к Лемке с приказом, а третий с тобой. Кстати, где он?
– Я приказал ему охранять вход в туннель. Советовал бы и вам послать своего, я не очень доверяю этим чернорубашечникам.
– Ты прав! В последнюю минуту могут предать! – Бертгольд поворачивается и отдаёт соответствующее распоряжение эсэсовцу и шофёру сопровождающей машины. Шофёр личной машины генерала остаётся на месте.
– Пройдёмся немного! Я условился с Лемке, чтобы он выводил войска из долины ровно в двадцать часов тридцать минут. В нашем распоряжении ещё пятнадцать минут, а с плотины открывается чудесная панорама.
Бертгольд и Генрих медленно идут к плотине. Отойдя несколько шагов, останавливаются.
Бертгольд, облокотившись на перила, рассматривает долину, которую собирается затопить.
– А знаешь, Генрих, мне сейчас вспомнился Нерон. В галерее Германа Геринга я видел картину: Нерон любуется пожаром в Риме. Отличная картина! Особенно хорошо лицо Нерона, оно дышит восторгом, даже наслаждением.
– Скажите, герр генерал, вам не жаль те тысячи людей, которых через несколько минут потопят по вашему приказанию?
– Жаль? Что за глупости!
– А у каждого из них, как и у вас, возможно, есть жена, дети… мать.
– Прекрати этот разговор! Ты видел, как я поступил со Штенгелем? Ещё одно слово, и…
Бертгольд кладёт правую руку на кобуру. Но в этот момент железные пальцы Ментарочи сжимают его кисть.
– Ну зачем волноваться? Разве нельзя поговорить спокойно!
Рванувшись, Бертгольд заносит левую руку, чтобы оттолкнуть этого дерзкого солдата, выросшего словно из-под земли, но тот сжимает и вторую руку.
– Что это значит? На помощь! На помощь! – кричит Бертгольд, вырываясь.
– Ну, зачем кричать? Ваша охрана, синьор, уже на том свете и, должно быть, ждёт вас там.
– Генрих, может, ты скажешь, что это значит?
Генрих вплотную подходит к Бертгольду и шепчет ему что-то на ухо.
– А-а-а! – Кажется, что над плотиной прокатился волчий вой. Поняв, что его многие годы водили за нос, Бертгольд забывает об опасности и страхе; он теперь действительно напоминает ощерившегося волка.
Генрих поворачивается и медленно идёт вдоль плотины.
Секунду Бертгольд провожает его бессмысленным взглядом. Мысль о потере миллионов, на которые он собирался спокойно дожить свою грешную жизнь, словно парализует его. Но вдруг до его сознания доходит, что дело идёт уже не о деньгах, а его собственной жизни.
– А-а-а, – ещё раз исступлённо кричит Бертгольд и, рванувшись с нечеловеческой силой, выскальзывает из рук Ментарочи.
– Берегись! – предостерегающе кричит итальянец.
Генрих оглядывается.
Прямо на него бежит озверевший Бертгольд, на ходу вынимая пистолет.
Генрих поднимает свой, но в этот момент раздаётся выстрел.
Бертгольд по инерции делает два–три шага и падает, ударившись лицом о барьер плотины. Пуля гарибальдийца угодила ему в затылок.
– Куда вы теперь? – спрашивает Ментарочи, – когда Генрих уже сидит в машине.
– Домой! – широко улыбается Генрих. – Счастливо! Значит, вы без меня справитесь с отрядом Лемке и спасёте восставших на заводе?
– Вы не успеете доехать до гор, как они уже будут распевать с нами песни! Поезжайте спокойно, и спасибо вам за всё!
Ментарочи и Генрих крепко пожимают друг другу руки, и машина, набирая скорость, мчится в сторону, противоположную Кастель ла Фонте.
Второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года на кладбище в Сен-Реми вошёл молодой человек в светло-сером костюме, с траурной повязкой на рукаве и с букетом роз в руках.
Кладбищенский сторож, мастеривший возле своего домика игрушку для внука, с любопытством проводил его взглядом. Он знал в лицо всех жителей Сен-Реми, а этого молодого человека видел впервые. Время от времени, отрываясь от работы, он поглядывал в сторону двух могил, окружённых одной оградой, к которым направился незнакомец. Он сидел на маленькой скамеечке совсем неподвижно, лишь изредка наклонялся и заботливо поправлял цветы на ближайшем к нему могильном холмике.
– Горе! Всем горе, и молодым, и старым, оставила после себя война! – грустно пробормотал старик и в сердцах принялся долбить дерево.
Приход нового посетителя опять оторвал сторожа от работы. Это тоже был юноша, но сторож, очевидно, хорошо знал его. Поздоровавшись, он тут же доверительно сообщил:
– Возле ваших могил кто-то сидит. Не местный, я вижу его впервые.
Юноша быстро направился к той же ограде, где сидел незнакомец. Ещё издали он увидел тёмно-русые волосы, которые словно расчёсывал ветер, и немного склонённую вперёд фигуру.
– Простите, мсье, – начал юноша и вдруг умолк. – Ой, это вы?!
– Бонжур, – тихо произнёс Генрих, пожимая руку брата Моники. Он видел его второй раз в жизни, но эти глаза, глаза Моники, были такими знакомыми, такими родными, что Генриху не надо было спрашивать, с кем он разговаривает.
– Мама умерла совсем недавно… Она так часто вспоминала вас…
– Не надо говорить об этом, Жан! – Генрих поднялся. На его глазах дрожали слезы. – Передайте привет всем знакомым, и особенно – Франсуа.
