— Тебе все равно не победить, — прошипел наконец Кольгрим. — Вас раздавят! Моя смерть не остановит бой!
— Ты на самом деле так думаешь? А что же тогда все так притихли?
Тут же, будто в ответ, из глубины толпы послышались воинственные кличи, хотя, может быть, и не очень воинственные, шум, лязг, что-то уж очень похожие на какое-то нездоровое веселье.
Все начали переглядываться и заглядывать друг другу через голову.
— Что там? — спросил я Мельваса, приподнявшегося в стременах и поглядевшего в сторону внезапно возникшего волнения, а потом со зловещей ухмылкой обернувшегося снова к нам.
— Не поручусь всеми деревянными богами, но похоже, там полным ходом пошло братание. Пиктские князьки решили перейти на нашу сторону, вместе с нашими северянами, а с ними еще и скотты, похоже… Видимо, наш саксонский приятель умудрился чем-то им всем не угодить.
Судя по тому, что перечислил Мельвас, значительная часть саксонского войска, пусть и не самая организованная, нам уже точно не помешает. Что же касается организованной — нет, это не было такой катастрофой, как для французов при Азенкуре, но все же наши стрелки тоже неплохо постарались.
— Предатели! — взвыл Кольгрим.
Бедвир весело присвистнул.
— Я вижу знамя Лота! Он все-таки успел подойти с фланга! С ним сотен шесть, не меньше, наверное, он все и затеял!
— Да нет, — Мельвас указал рукой немного в другую сторону. — Вон там все еще раньше началось.
— Ну что? — переспросил я Кольгрима.
— Меня предали, — хмуро сказал он.
— Бывает, — сочувственно сказал я. — Ну так как? Сдаешься? Или мне отрубить тебе голову и приказать сделать из нее кубок для питья?
По-моему, именно последний аргумент решил исход дела. Не встречался мне еще человек, которого вдохновила бы перспектива стать кубком, неважно, насколько она соответствовала реальности. Кольгрим немного посопел, подумал, и вяло махнул рукой, сдаваясь.
Но на этом, оказывается, дело еще не кончилось.
Земля задрожала, послышался вновь гулкий топот, крики и лязг оружия. Это еще что такое?..
— Блюхер явился, — мрачно объявил Олаф. — Это Кадор.
Кажется, он что-то напутал. Для Ватерлоо было и коротковато и помельче и слишком рано. Даже Святая Елена Кольгриму пока не грозила.
— Кей, останови его на подходе! — крикнул я. — Кей уже начал, ругаясь, пробиваться в нужную сторону. — Бой окончен! — Интересно, зачем я это сказал — разве и так было не ясно? Ну, разве что Кадору…
Теперь уже мы были в большинстве. Бой был окончен, место сражения очищено, и две армии собирали и считали своих павших и раненых. В стороне от поля боевой славы были установлены шатры, где сражение перешло в не слишком долгие переговоры. Должно быть, не слишком долгие потому, что Кадору, к примеру, очень хотелось все-таки тут же на месте прикончить Кольгрима, а затем истребить до последнего человека все его оставшееся еще не столь малое воинство. Нет слов, тоже вариант достаточно неглупый, но мне он категорически не нравился, как и перспектива потерять при этом большую часть собственных сил, на чем войну пришлось бы и закончить, а хотелось бы все же пойти и дальше. Кольгрим не был последним пунктом, на котором стоило положить всю свою только что собравшуюся еще не спаянную армию. Нам предстояло прокатиться с ней очищающей (или уже захватнической?) волной до самых северных пределов, затем вернуться… и там уж поглядим.
Но не исключено, что именно кровожадность Кадора сделала Кольгрима сговорчивее. Хотя и в его отсутствие я вполне бы справился с этой задачей, возможно даже у меня получилось бы это лучше, если бы никто не мешал. Впрочем, и так получилось неплохо. Главной задачей для Кольгрима стало теперь убраться от нас подальше подобру-поздорову и там обдумать как следует свои ошибки и снова набраться сил, поэтому он мало возражал против выставляемых требований, тем более, что они были, к неудовольствию Кадора, достаточно умеренны. Не знаю, на радость ли Карадосу и прочим или напротив, я ввел обязательным пунктом договора возврат Кольгримом удерживаемых им заложников без причинения им вреда. По этому поводу он проспорил дольше, чем по поводу наложения за причиненные им опустошения довольно солидной ежегодной дани, которая должна была быть выплачиваема Камулдунуму с последующим распределением по нашему усмотрению.
Солнце уже садилось, когда мы обговорили все основные пункты соглашения, а о подробностях решили поговорить на следующий день, на свежую голову. Когда мы разошлись, похороны еще продолжались, а саксы жгли погребальные костры. На нашей стороне, в то же время, праздновали победу — умеренно, за чем должен был проследить не слишком довольный Кадор.
Прежде чем присоединиться к празднику, я разыскал Гарета. Конечно, он был немного обижен из-за того, что я велел ему оставаться во время сражения с обозом, но до конца, как выяснилось, он с ним не остался. Всеми правдами и неправдами уговорив оставленного с ним для строжайшей опеки Марцеллина, он вместе со своим не состоявшимся в полной мере опекуном, присоединился к арьергарду. К счастью, им все равно досталась лишь роль наблюдателей. Зато Гарет с гордостью мог заявить подоспевшему к нам отцу, королю Лоту, что героизма ему не занимать. И судя по зеленому цвету его лица, когда обнажилось очищенное от живой боевой силы поле битвы, в это можно было поверить. В конце концов, он не стал сильно возмущаться из-за того, что я не взял его с собой с самого начала.
Гарет, сопровождаемый лишь Кабалом, смотрел с уединенного бугорка на окрашенную кровью садящегося солнца реку. Разумеется, «уединенный бугорок» находился примерно в центре лагеря, у всех на виду, другие спокойные места найти было бы в округе затруднительно.
— Как дела, Гарет? — спросил я подходя. — Виделся с отцом?
— Виделся, — меланхолично ответил Гарет, попытавшись изобразить что-то вроде улыбки.
— А почему сейчас ты не с ним?
Я пригляделся к нему. Выглядел он таким же зеленым как днем, несмотря на розовеющий закат.
— Ждал тебя. Как долго это продолжалось, — вздохнул Гарет.
— Долго? А по-моему, как раз, очень быстро.
— Я не про битву, — уныло сказал он. — Там все было быстро и ясно… хотя… может, и не очень ясно, — он невольно поежился, явно чувствуя себя неуютно и совсем не в своей тарелке. — Но просто. Как-то честно. Хотя… даже не знаю…
— Хотя скольким из них не увидеть ни этого заката, ни завтрашнего рассвета, — продолжил я с ностальгическим пафосом. — А потом будет то же самое. И сперва каждый закат будет казаться все кровавее, а потом это войдет в привычку. Потом надоест и станет злить. Потом, быть может, станет безразлично.
