– Видать, Петушок, дела наши совсем худо складываются. Спиридону Карпычу поведай об этом, а я помозгую малость. Задача, видишь ли…
Он помолчал, почмокивая губами. Зло вытер вдруг вспотевший лоб.
– Эх, знал ведь, что так выйдет! – зло брякнул Сафрон, в сердцах стукнув кулаком по столу. – Знать, не судьба нам спокойно здесь пожить и домой возвернуться. Слухи текут самые плохие. Новгород в разорении, в голоде. Цены такие, что простой люд начинает тощать, а потом и помирать зачнут. Ох, горюшко, горюшко, сынок.
Петька молча слушал причитания отца, и в сердце заползали помаленьку неприятный липкий страх и неизвестность. Что будет с ними? Куда от напасти скрыться? Все это не вмещалось в его голову, по сути еще детскую.
– Ну да мы погодим тревогу бить, Петр. Времени у нас малость есть, а там авось и придет в голову дельная мыслишка. Иди, не тужи, – и отец любовно прижал к себе сына.
У Петьки защипало в носу и в горле, но он сдержался. Пятнадцать лет скоро будет, некоторые уже в его возрасте настоящими мужиками были, а он… И Гарданка не чета ему – воин. И рассуждает по-воински. Оружный и на коне. Себя в обиду не даст. Петька вздохнул горестно и тихо отошел, предоставив отцу самому выискивать дальнейшие пути спасения.
Два последующих дня Сафрон мотался по городку, вел нескончаемые беседы с торговыми людишками, словом, старательно наводил мосты, по которым совсем скоро должен будет вывести свой обоз в безопасное место.
Сегодняшний послеобеденный отдых закончился. Сафрон уже никуда не спешил и сидел на лавке, почесывая под рубахой грудь. Его ноги в шерстяных носках безвольно свисали почти до пола. Спиридон еще не вставал, и в хороминах было пока тихо.
Что-то омрачало думы Сафрона, однако это длилось недолго. Он встрепенулся, быстро оделся и направился на двор. Постоял малость и с решительным видом направился к флигельку. Там никто не спал, все занимались пустяшными безделицами. Сафрон постоял на пороге, присел на лавку и с некоторым сожалением в голосе сказал:
– Вот и все, ребятки, кончились наши посиделки. Через час в путь. Так что собирайтесь. – И обратился к Пахому:
– Ты, Пахом, как хочешь, но я за службу даю тебе коня с санями. Ты тоже сегодня уматывай из городка, подальше от беды. Сам выбирай теперь свою дорогу. Как ты на это посмотришь?
– Хозяин, – ответил Пахом после недолгого молчания, – благодарствую за заботу, однако ехать мне вроде и некуда. Никто и нигде не ждет.
– Родовичи же есть у тебя, вот к ним на первое время и поезжай, а потом видно будет. Таскать тебя за собой не имею больше охоты. И так набегался ты со мной. Пора хоть тебе пожить спокойно.
Пахом сопел, кряхтел, по лицу его не было заметно, радуется он такому повороту или наоборот. Наконец он вздохнул и молвил:
– Стало быть, хозяин, отпускаешь ты меня от себя? Ладно, так и быть…
Сафрон решил, что одно дело свалил с плеч, и обратился к Гардану:
– Ты, Гарданка, тоже можешь с ним ехать. Конь у тебя есть, нога зажила. Видел я, как ты и верхом уже ездишь. Так что решай сам, я тебе больше не указ. Однако мы тронемся последними, так надо…
– Гарданка! – вырвался вскрик Петьки. Он в смущении опустил голову с покрасневшими лбом и щеками. Дальше он продолжать не стал и замолчал в растерянности.
Наступило тягостное молчание. Все понимали, что хотел сказать Петр, и всем стало немного неловко. Наконец Гардан произнес с неуверенностью в голосе:
– Что ты, Петька? Ты хотел что-то сказать? Говори, а то разъедемся и останется между нами недоговоренное.
– Да что говорить, Гарданка? Уже и так все ясно. Привык я к тебе, жаль с тобой прощаться. Вот и все.
– Тогда, ребятки, времени не теряйте, – сказал Сафрон. – Собирайтесь, и начнем жизнь снова на новом месте. И пусть вам всем повезет на этот раз больше. Ну и нам, конечно… Пахом, запрягай своего коня, ну и наших тоже напоследок помоги наладить.
Он ушел тяжелой походкой, скрип его валенок громко отдавался в наступившей тишине.
Пахом заторопился, засуетился, что-то бормоча себе под нос. А ребята насупленно молчали, боясь взглянуть друг другу в глаза. И вдруг Гардан неожиданно сказал:
– Погодь, Петька, а чего это мне надо будет вас покидать? Сафрон что, разве меня гонит? Я ведь здоров уже, делать буду все, в чем нужда случится, да и оборониться помогу. Поеду-ка я с вами, Петька. Привык я к вам. Да и поглядеть на новые места мне завсегда было охота. Что на это скажешь, а?
Петька и опомниться не успел, ничего толком не сообразил, как оказался около Гардана и, обхватив его руками, не смог сдержать хлынувших благодарных слез. Он просто захлебывался от переполнивших его чувств, а Гардан растерянно топтался, пытаясь сохранить равновесие.
– Что это ты, Петька, а? – бормотал он, а сам тоже ощущал в себе… нет, не то чтобы радость, но какое-то теплое, умиротворенное чувство. Ему было крайне неловко от проявления такой радости со стороны Петьки, но в то же время и приятно осознавать, что он что-то значит для кого-то.
– Ладно, ладно, Петька, поторопись лучше Пахому подсобить, а я Алмаса оседлаю да торока приготовлю. Пошли, – он отвернулся, скрывая глаза.
Петька же вздохнул, утерся рукавом и, захватив полушубок и шапку, опрометью бросился на двор.
Не прошло и часа, как сани уже стояли около ворот Спиридоновых хоромин. Было пасмурно, низкие тучи заволокли небо. Мороз резко сбавил лютость, с Балтики накатывался влажный сырой воздух. Все вокруг потемнело.
Сафрон суетился, поправляя поклажу, Спиридон бегал туда-сюда, хозяйка Фекла Васильевна и Пелагея с Армасом помогали, добавляя неразберихи.
Оседланные кони тихо стояли у ворот, ожидая своих седоков. Наконец Сафрон подошел к Пахому, обнял его, троекратно облобызал и молвил:
– Ну, Пахом, не поминай лихом. Прощевай, и да хранит тебя Бог! Будешь в Новгороде, погляди на моих баб. Как они там? Ладно?
– Прощевай, хозяин. С Богом!.. За бабами, коли случай будет, пригляжу, а как же! Бабы, оно дело такое. Прощевай, и спасибо тебе за все, хозяин!
– Погоди, Пахом. Узорочье тебе положено, да что ты делать с ним будешь в дороге? На вот, возьми лучше серебром, оно тебе куда как больше пригодится, – с этими словами Сафрон сунул в широкую ладонь Пахома маленький холщовый мешочек, затянутый тесемкой.
– Много не даю, но совсем без этого никак нельзя. Так что не обессудь, Пахом. А теперь трогай, нечего глаза тут мозолить. Прощевай!
Все заговорили разом, прощаясь с конюхом. Тот тронул отдохнувшего и отъевшегося коня, и вскоре сани скрылись за поворотом.
– Ну, а теперь и нам можно трогать, – сказал Сафрон, оглядывая собравшихся вокруг. – Спиридон, все вали на меня, не бойся очернить. Я это тебе дозволяю. Вряд ли скоро встретимся, так что прощевай и ты, друг. Большое спасибо за приют и ласку. Фекла Васильевна, да хранит вас всех Господь. Не поминайте лихом. – Он не замечал, что говорит почти так же, как и только что Пахому, но этого, видимо, никто не приметил. Да и надо ли примечать-то такое? Остальные тоже прощались с хозяевами, махали руками, подбадривали.
