Хозяин оказался невоздержанным… Выпив сравнительно небольшое количество вина, он начал хвастаться своими победами над женщинами всех стран и народов, своими дворцами в России, своей ловкостью в стрельбе и верховой езде… После всяких нескромных признаний он показал новым друзьям любовные письма к нему, где ему назначала свидание одна флорентийская маркиза, влюбившаяся в него.
– Истый русский дворянин, – думал Доманский, – блестящий, а неблаговоспитанный, не имеющий никакого понятия о чести, способный на мелкие подлости!
– Добрый малый! – думалось Шенку. – И вот какие простые смертные делаются в России героями! Ведь он был простой офицер и мелкий дворянин! Чем же он поднялся? Переворотом в пользу Екатерины. Видно, тогда нетрудно было сделать в России революцию, если такой простак ее сделал…
Наконец, зашла речь и о делах, о России и государыне…
Сильно опьяневший Орлов разразился бранью. Ненависти его к этой царице, которую они с братом посадили на русский престол и которая отплатила им опалой, не было границ… И он вдруг почувствовал прилив доверия и искренности к новым своим друзьям – достал из кармана ключ, вынул из отпертого комода небольшую шкатулку, тоже с секретным замком, и высыпал целую кучу писем и бумаг на французском и немецком языках.
– Вот вам… Если захотите, то можете меня погубить… Донесите на меня адмиралу Грейгу, который теперь в Ливорно, и он, хотя подчиненный мой, меня арестует без всякого приказа из Петербурга… собственной властью и на собственную ответственность…
Доманский с жадностью принялся переглядывать все… Шенк тоже… Но барон был сведущ в иного рода делах и не понял того, что понял тотчас Доманский.
– Ну, кабы ты не был, брат, пьян, – подумал он, – ты бы нам этого не показал!
Усевшись прилежно за чтение всего, Доманский в этом ворохе писем и бумаг увидел целый широко задуманный и наполовину уже созревший заговор против русской императрицы. Тут были и письма, и донесения из России – старшего брата графа, князя Панина, графа Разумовского, главнокомандующего дунайской армией в Турции – Румянцева и разных генералов и сенаторов из Петербурга. Всюду говорилось об апреле месяце как о крайнем сроке… Но во всех письмах сквозило одно сомнение: кого взять и поставить во главе движения. Кому предоставить престол?!
Орлов, хотя и бессвязно, рассказывал Шенку, как совершился переворот в пользу Ангальт-Цербстской принцессы, благодаря тому, что у нее был уже сын и законный наследник престола русского. Затем он стал описывать подробно, как может со своим флотом и десантом взять Кронштадт и Петербург. За это время Доманский переглядел и перечитал все. Одно ему не нравилось: в этих документах, которые так неосторожно, спьяну, показал ему Орлов, выдавая тайну громадного заговора, говорилось, что взятые у Польши провинции должны оставаться у России. Заговорщики собирались, воспользовавшись помощью короля Польского, чтоб свергнуть императрицу с престола, в конце концов – обмануть и его…
– Ну, пожалеешь ты завтра, проспавшись, что мне показал все это! – думал Доманский.
Далеко за полночь собеседники расстались. Совсем захмелевший хозяин не мог их и до дверей проводить, а только приказал лакеям свести с крыльца и посадить в его карету, заранее ожидавшую их на улице, чтоб доставить домой.
Когда собеседники очутились в карете, то Доманский восторженно воскликнул, обращаясь к Шенку:
– А что, барон? Ведь Алина, пожалуй, и воистину будет на русском престоле. Вот обстоятельства-то!.. Вот сцепление обстоятельств!.. Впрочем, что же? Все на свете от глупого случая зависит.
– Да вы расскажите, в чем дело-то? – отозвался Шенк. – Я понял только, что еще до нашего появления он уже что-то подготовлял для России и Екатерины.
Доманский передал другу все, что узнал.
В России все висело на волоске. Вся знать, дворянство, гвардия, все было заодно с братьями Орловыми, чтобы свергнуть с престола ненавистную императрицу, возвести на ее место великого князя Павла или же, скорее, кого-нибудь другого, если бы такая подходящая личность нашлась под рукой…
– Ведь тогда Алина для них не существовала! Вы поймите, что Орлову Алина – находка. Он, может, и сам не верит в ее происхождение, но будет уверять других, что она дочь императрицы Елизаветы. Поняли вы?!
– Да. Но если так неосторожно действовать, как он, то ничего и не будет! – заметил Шенк. – Что мы для него? Авантюристы! Он нас зазвал к себе… Пьет, напивается до полусмерти. А затем выдает двум чужим людям тайну, за которую сам может голову сложить… Поезжай я завтра к этому адмиралу Грейгу?.. Что будет? Он сам сказал. И желай я заработать пятьдесят или сто тысяч? И он через три дня арестован!
– Правда… Но, видите ли, милый барон. Он все-таки понимает, что нам с вами выгоднее его не выдавать. Нам лучше, полагаю, будет, если Алина будет русской императрицей, нежели получить по сто тысяч каждому за предательство. А этой неосторожности его и пьянству вы не удивляйтесь. Все русские вельможи страшные пьяницы и как пьяны – так сейчас хвастать и рассказывать все, что ни есть на уме.
В эти же минуты Алексей Орлов сидел у стола улыбаясь и собирал ворох бумаг в шкатулку. Поглядев на подпись одного из писем, он вымолвил:
– И Панин в князья попал!.. Как это я Шувалова позабыл в заговорщики включить. Он теперь известен в Польше и Европе как недовольный…
Затем Орлов кликнул людей и велел позвать Христенека.
– Ну, Иван Николаевич, приготовь-ка мне к завтрему письмецо, самое злобное от Ивана Ивановича Шувалова. Мы о нем забыли.
– Слушаю-с, – улыбнулся Христенек. – А что эти, ваше сиятельство, подействовали на оборванцев?
– Еще бы! У этого Станишевского глаза разбежались и дух захватило. А уж я-то, Иван Николаевич, пьянехонек был. Лыка не вязал!
Христенек рассмеялся.
– И обидно! Представь, глупость какая, – вскрикнул Орлов. – Обидно мне это, что эти проходимцы подумают, что я двух бутылок не одолел. А я три ведра одолеваю, и ни в одном глазу! Ей-богу, вот это пуще всего обидно…
Орлов добродушно рассмеялся и прибавил:
– Завтра начну изображать из себя другого пьяного – от любви!.. Да! Как-то мы, голубчик, справимся с ними?
– Бог милостив! – отвечал Христенек. – Надо изловчиться. Нельзя упустить!
– Избави бог! – воскликнул Орлов. – Упустить… Там не поверят! Заподозрят! Ныне Орловы к сомнительным ведь сопричтены.
Около полудня следующего дня принцессе доложили об Орлове. Он явился смущенный и встревоженный.
Поговорив с минуту о всяких мелочах, справившись о здоровье принцессы, Орлов наконец заговорил, смущаясь, о том деле, которое привело его.
