Раньше он слушался аксакала. Тот запрещал ему уходить далеко в горы, пугая гневом арвахов. Но он ушел, и множество путей открылось перед ним. И эти пути открыли перед ним коммунисты — Максимов и Козубай. Они сделали из него настоящего советского человека. И куда он теперь ни пойдет, рука партии направит его, молодого члена комсомола, по правильному пути. Ветер шелестел по траве, и ковыли склоняли перед путешественником седые головы.
Невеселые думы заставляли Джуру сдерживать бег коня. Что он скажет членам своего рода о Тагае? Пусть убили врага, но ведь не он, Джура. Они не поймут его и будут смеяться. Значит, придется поссориться. Стоило ли ехать, чтобы ссориться!
Зейнеб?… Но почти три года прошло. Может быть, она уже замужем. Говорят, что она была джигитом. Но мало ли что говорят! Кучак? Разве будет певец Манаса защищать Джуру? Нет, не поймут его в кишлаке. Но главное, что смерть Чжао ложится на него черным пятном. Проклятый Саид! Предатель оказался прав: мысль о Чжао, как змея, сосала его сердце.
Вдали показались знакомые горы. Вскоре Джура через каменный завал у обвалившейся горы пробрался в широкий сад, над которым стоял кишлак.
Но не радость, а беспокойство было сейчас на душе у Джуры. Сердце его усиленно билось. Тэке умчался вперед, и Джура вслед за собакой пустил уставшего Вороного в галоп.
Вот уже виднеются вдали горячие источники. Вот и карниз, по которому можно взобраться наверх.
Джура соскочил с жеребца, решив оставить его внизу, потому что карниз возле отвесной скалы был узок и крут. Джура вслед за Тэке стал осторожно карабкаться по карнизу; за ними пошел жеребец. Взобравшись наверх, Джура увидел кибитки. Жалкие, низкие, сбившиеся вместе, они не встретили странника приветливым дымом очагов.
— Ого го го! — крикнул Джура, и эхо повторило его крик в горах.
Но никто не вышел навстречу. Ветер донес трупный запах. «Неужели все погибли?» — подумал Джура и пошел вперед. В разрытых волками и лисицами, плохо засыпанных могилах белели черепа. Джура поспешил к кибиткам — никого. Быстро обошел одну за другой. Везде было пусто. Электрический фонарик в руке Джуры осветил кучи золы, паутину в углах, зияющие дыры в стенах. В кибитке аксакала Джура увидел большую сову, сидевшую в углу. Сова, ослепленная светом, моргала глазами и не улетала. Это было единственное живое существо во всем кишлаке.
Джура, растерянный, вышел из кибитки. Что случилось здесь? Где люди? Тэке прыгал, визжал, куда то убегал и снова прибегал. Джура свистнул. Вороной послушно пошел за ним по тропинке к Сауксаю. Джура знал неподалеку хорошее пастбище, на котором решил заночевать.
Погрузившись в воспоминания, он незаметно подошел к пастбищу. Внезапно Тэке, бежавший впереди, остановился и тихо зарычал. Этого было достаточно, чтобы винтовка мгновенно очутилась в руках Джуры и курок был переведен на боевой взвод. Из за камня вверху выскочил кто то с винтовкой и с криком: «Джура, Джура!» — помчался к нему. Тэке бросился навстречу, и Джура не знал, друг это или враг. Вряд ли враг бежал бы так открыто. Но, может быть, это хитрость?
Джура всматривался в лицо бежавшего.
— Таг! Это ты, Таг? — И Джура радостно бросился навстречу, отзывая Тэке.
— Джура, Джура! — радостно кричал Таг, бросаясь в его объятья.
Внезапно Джура оттолкнул от себя Тага.
— Зачем ты обманул меня? Я был в крепости и узнал, что ты не выполнил моего приказания! Почему ты не привез тогда тело Чжао в крепость к Козубаю, чтобы его хоронили так, как хоронят джигитов? Я ведь просил тебя! Я верил тебе! Последнюю почесть я хотел оказать другу, а ты… ты…
— Стой! — закричал Таг. — Да, я не привез тело Чжао к Козубаю. — И уже с лукавой усмешкой, подражая Джуре, добавил: — Драться нельзя, надо разобраться в деле, а потом судить.
— И буду судить, и узнаешь! — гневно сказал Джура. Этого он простить не мог.
— Слушай, Джура, я сейчас очень рассердился на тебя за то, что ты чуть ли не хотел ударить меня, и решил было пошутить, но знаю, этим не шутят. Чжао жив!
— Чжао жив?
— Да, жив!
— Где же он?
— В кишлаке.
— В каком?
— В Мин Архаре.
— Кишлак пуст, и там гнездятся совы.
— О, ты ничего не знаешь! Уже построили новый кишлак Мин-Архар, в другом месте. Очень хорошее место. Близко. Едем скорее, а то, видишь, по тропинке в кишлак поскакал мой друг. Он слышал, как я закричал «Джура», вот и поехал известить всех. Таг отбежал в сторону за своим конем, и вскоре оба всадника галопом поскакали по узкой дорожке над обрывом. Но не успели они подняться на гору, куда вела тропинка, как наверху показались люди, и навстречу Джуре выбежала Зейнеб. Ее побледневшее лицо, устремленное вверх, говорило о перенесенных мучениях и томительном ожидании.
— Джура! — только и сказала она, но в этом слове были и надежда, и восторг встречи, и любовь.
— Джура! — донесся с вершины горы крик Кучака. — Джура!! — закричала толпа.
— А а а! — понеслось по горам.
— Стойте, не надо! — крикнул Джура и поднял руку. — Не надо! — прошептал он, нежно отстраняя Зейнеб, и соскочил с коня. Зейнеб, стыдясь открыто проявлять свои чувства, стояла, прижав руки к груди.
— Я сделал очень большую ошибку, — громко и твердо сказал Джура, — я виноват перед Чжао. Я поверил предателю и чуть не лишился друга. Я иду просить Чжао, пусть он простит меня… Я не просто пойду. Эй, Таг, гони меня к Чжао, бей меня камчой, бей!
Толпа стихла. Таг растерялся: бить при всех Джуру, гордость всего кишлака?… Хотя бы даже он был виноват, на него не подымалась рука.
— Бей же меня, бей! — настойчиво повторял Джура, заметив в толпе Чжао с перевязанной головой.
Это было выше понимания Тага, и все же Таг сердцем понял все величие момента, когда Джура, искупая вину, заставлял себя бить. Таг поднял камчу и несколько раз хлестнул Джуру по плечам. Джура шел вверх, сняв шапку. Толпа затихла: её молчание было красноречивее слов. И снова хлестнул Таг.
— Разве так бьют? Разве камча у тебя? — свирепо спросил Джура. — Разве шутки шучу?… — И, вырвав камчу из рук Тага, он отбросил её в сторону. Размахнувшись своей камчой, хлестнул Тага и сказал: — Так бьют. Бери камчу!
Таг невольно ахнул и крепко сжал в руке камчу.
— Бей! — приказал Джура и снова пошел вперед. А Таг ехал сбоку и хлестал Джуру, подымая плеть и изо всей силы опуская её на Джуру. Вслед за ними тихо шла бледная Зейнеб и вела в поводу Вороного.
Никогда ещё Чжао так не волновался. Ему, мужественному, закаленному человеку, хотелось и смеяться и плакать. Только Джура с его прямотой и честностью мог так поступить. Он публично искупал свою вину, и Чжао понимал, как страдает гордый Джура.
