Да будет вам известно — я обещала это сказать, и я это говорю: король — бессердечный, бездушный человек, он любит только себя и заботится лишь о своих развлечениях и своем величии; все люди для него просто орудия, которые он использует в этих двух целях, а затем, когда они отслужат свое, уничтожает их. У него есть лишь одна добродетель, которая в то же время является страшным пороком, — это гордость. Король обязан своей гордости всем: благодаря этой гордости он стал тем, какой он есть; благодаря ей он окружен показным блеском; благодаря ей он вознесся выше всех монархов на свете, ибо он пожелал взойти на вершину славы и оказался там по воле Провидения. Все те, кто любил короля: и мужчины, и женщины — стали его жертвами, а он забыл о них, не испытывая угрызений совести. Он измучил бедняжку Лавальер, она ушла в монастырь, и он ее там держит. Она укрывалась там трижды за время их связи; в первый раз король лично забрал ее из Шайо, а во второй раз послал за ней, и она справедливо заметила: — В первый раз он пришел сам! В третий раз он даже не пожелал ее видеть.
Король велик, потому что он находится высоко и все видят его издали; когда к нему приближаешься, величие его убывает. Что касается меня, то я очень рада, что сказала это, чтобы грядущие поколения это узнали, ибо сейчас государю только льстят и никто не говорит ему правду о нем. Я возвращаюсь к бедняжке Людр.
Когда король так жестоко ее бросил, она не стала ни требовать у него разъяснений, ни умолять его вернуться, вела себя достойно во всех отношениях и, появляясь в обществе, держалась настолько непринужденно, что приводила его величество в смущение; он даже предложил ей двести тысяч франков.
«Скажите королю, что я не нуждаюсь ни в чем, — заявила она в ответ, — моя семья достаточна богата, и мне не подобает принимать подачки».
Она явилась к Мадам, рассказала ей обо всем и попросила снова взять ее на службу. Временами Мадам бывала великодушной; ее трогало все благородное и простое; она подняла эту особу, поцеловала ее и разрешила ей вернуться, даже не читая бесполезных наставлений. Как-то раз принцесса взяла фрейлину с собой; Монтеспан смотрела, на г-жу де Людр с презрением и дошла до того, что в разговоре о ней сказала: «Это отребье!»
Как бы там ни было, «это отребье» все еще привлекало к себе взоры многих мужчин. Карюж сказал ей:
— Сударыня, право, вы красивы как никогда!
— В самом деле? Я очень рада, но это по меньшей мере странно. Понемногу Людр стала держаться в тени: когда Мадам отправлялась ко двору, она оставалась в Ле-Буше, у одной из своих подруг, и исполняла свои обязанности только в Сен-Клу или в Пале-Рояле; затем она почти совсем перестала показываться, чтобы не вызывать назойливых толков. Как-то раз фрейлина не явилась на службу и написала Мадам, что она удаляется в монастырь, расположенный в Лотарингии, и благодарит свою госпожу за доброту.
На этом все кончилось: ни шума, ни захваченных с собой нарядов, ни жалоб — эта особа теперь там. Возможно, она счастлива. Ее образ пришел мне на память, когда я думала о том последнем дне, когда г-жа де Людр была унижена, а я торжествовала в последний раз. Я стала размышлять о ее монастыре.
Монастырь! Мне бы очень хотелось там оказаться, жить в покое и молиться! Разве я не искупила свою вину? Видимо, недостаточно. Моя совесть нечиста, скоро придет Бурдалу и отпустит мне грехи, но облегчит ли он мое сердце? Мне кажется, что из всех моих прегрешений самыми непростительными окажутся черствость и недостаток доброты по отношению к людям. Бог милостив! Он любит нас и хочет, чтобы мы любили его, а также любили друг друга. Но разве я любила? Лозена, да… И только? Сейчас я буду исповедоваться.
Итак, прощай, жизнь, прощай, прошлое, прощай, будущее; прощайте, все дела, — моя жизнь окончена. Я покидаю то, от чего избавляет меня Господь; он оставил мне душу, он призывает ее к себе, и она спешит исполнить его волю, эта гордая душа, способная повиноваться только Всевышнему. Давайте же молиться, молитесь за меня, вы, читающие эти строки. Я чувствую, как ветер вечности веет на мою душу, выдувая из нее все, что притягивает ее к земле. Я дрожу, я чувствую себя слабой и ничтожной грешницей перед тем, кто безмерно справедлив.
* * *
Я видела Бурдалу, он отпустил мне грехи, я счастлива. Если Бог справедлив, он также и милостив, он прощает раскаявшихся грешников, а я раскаиваюсь. ПРИЛОЖЕНИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО МАДЛЕН БЛОНДО, СТАРШЕЙ ГОРНИЧНОЙ ГОСПОЖИ КНЯГИНИ МОНАКО
Прежде чем покинуть сей мир и желая умереть со спокойной душой, я оставляю Карлотте Марии, крестнице моей дорогой госпожи, шкатулку кедрового дерева, ключ от которой будет лежать под изголовьем моей постели, слева, вместе с моими четками и ковчегом с мощами святого Антония Падуанского. В этой шкатулке находятся четыре тетради объемом более двухсот страниц каждая, полностью исписанные рукой госпожи княгини Монако, урожденной де Грамон; она передала мне их перед своей кончиной. Я ухаживала за госпожой до ее последнего вздоха. Исповедавшись, она позвала меня, велела взять этот маленький ларец и унести к себе, а затем заставила меня поклясться вечным спасением моей души, что я передам шкатулку графу де Лозену, если он когда-нибудь выйдет из тюрьмы, но я не должна была показывать ее кому бы то ни было, кроме него.
«А если господин граф так и не выйдет из тюрьмы, что мне делать с этими бумагами?» — спросила я.
«Все, что захочешь, лишь бы только они не попали в руки господина Монако».
После смерти ее высочества я вернулась в Монако и сочеталась там браком с Гаэтано Казановой, начальником таможни, и спокойно жила со своей семьей до тех пор, пока не узнала о возвращении господина графа в Париж. Я немедленно уехала из дома, чтобы исполнить последнюю волю своей госпожи.
Господин граф очень изменился во всех отношениях, и я его не узнавала. Он встретил меня довольно неприветливо и даже не вспомнил, что видел меня раньше. Между тем я много раз приносила ему весточки от госпожи и он прекрасно меня знал.
«Я должна передать это господину графу», — сказала я, смиренно поклонившись. «Что это такое?» «Это последний дар моей дорогой госпожи господину графу». «Черт побери, и что, по-твоему, мне с этим делать?»
«Что будет угодно господину графу, мне велено только вручить это лично ему, а остальное меня не касается».
«Любезная подруга (раз ты утверждаешь, что мы друзья), забери этот хлам. Будь твоя госпожа еще жива, я не стал бы с ней встречаться; тем более я не собираюсь тратить время на просмотр ее переписки. Выйдя из Пиньероля, я дал себе зарок распрощаться с прошлым и начать новую жизнь; если ты рассчитывала получить вознаграждение, то, что бы тебе ни говорили, я слишком беден, чтобы тебя одаривать. Постой! Черт побери, ну да! Возьми эти тетради; я вижу, что они содержат записки госпожи княгини; отвези их в Голландию и отдай издателю; я готов заложить свою душу, если в них недостаточно яда, чтобы ты могла продать их на вес золота, — я хорошо знаю эту даму. Ступай, дитя мое, с Богом!»
