– Всемогущий боже! – воскликнула Мария. – Какое ужасное предзнаменование!
В это время ветер посвежел, и галера пошла под парусами. Берег таял на глазах у Марии, и она, опершись о перила, смотрела в сторону гавани, без конца повторяя:
– Прощай, Франция! Прощай, Франция!
Так она простояла до самой темноты, а когда ее пригласили к ужину, она в порыве отчаяния безудержно зарыдала:
– Прощай, моя дорогая Франция! Я не увижу тебя никогда!
Потом, отказавшись от ужина, она ушла в свою каюту, попросив рулевого разбудить ее утром, если покажется берег.
На сей раз судьба улыбнулась Марии: ветер стих, судно еле двигалось на веслах, и поэтому, когда день занялся, Франция была еще видна.
Когда рулевой постучал в каюту королевы, она была уже одета и, сидя на постели, смотрела в раскрытое окно на далекий, дорогой ее сердцу берег. Но радость ее была непродолжительна: ветер окреп, и вскоре Франция скрылась из виду. На море лег густой, плотный туман. Пришлось плыть наудачу, стараясь держаться нужного курса. И когда на третий день туман рассеялся, выяснилось, что вокруг судна громоздились скалы, и если бы оно продвинулось еще на два кабельтова, то непременно бы разбилось. Лоцман, измерив глубину, определил, что они находятся у берегов Шотландии, и галера, искусно лавируя между скал, наконец бросила якорь в одном из портов неподалеку от Эдинбурга.
Среди свиты Марии были остроумцы, которые говорили, что под покровом тумана она прибыла в страну, полную смут и смятений. Марию никто не ждал, и, чтобы добраться до Эдинбурга, ей вместе со свитой пришлось трусить на деревенских лошаденках. При виде этих кляч Мария невольно вспомнила породистых скакунов, на которых она гарцевала во время королевской охоты. Она уронила еще несколько скудных слезинок, сравнивая покинутую страну с той, в какой она теперь находилась. Но вот она улыбнулась сквозь слезы и сказала:
– Нужно запастись терпением тому, кто меняет рай на преисподнюю.
Так прибыла Мария Стюарт в Англию, которая, словно роковой палач, лишит ее впоследствии жизни.
Лишь на следующий день, 16 августа, Габриэль прибыл в Сен-Кантен. У городских ворот он увидел поджидавшего его Жана Пекуа.
– Вот и вы, господин граф! – обрадовался ткач. – Я так и думал, что вы приедете. Жаль только, что опоздали. Жаль!
– Опоздал?.. Но почему? – встревожился Габриэль.
– Да разве госпожа де Кастро не звала вас приехать пятнадцатого?
– Звала, но она отнюдь не настаивала именно на этом числе и совсем не сообщила, для чего я ей нужен.
– Так вот, господин граф, – объявил Жан Пекуа, – именно вчера, пятнадцатого августа, госпожа де Кастро постриглась в монахини.
У побледневшего Габриэля вырвался болезненный стон.
– Да, и если бы вы поспели вовремя, – продолжал Жан Пекуа, – вы бы как раз и помешали тому, что произошло.
– Нет, – еще больше помрачнел Габриэль, – я бы не смог это сделать, я бы сам не захотел помешать этому. Очевидно, само провидение задержало меня в Кале! Если бы я был здесь, то она, вручая себя богу, страдала бы от моего присутствия еще сильнее, чем от полного одиночества в эту торжественную минуту.
– Ну, одинокой-то она все-таки не была, – заметил Жан Пекуа.
– Конечно, – согласился Габриэль, – с нею были вы, Бабетта, ее друзья…
– Не только мы, – перебил его Жан Пекуа, – при ней находилась также и ее матушка.
– Что? Госпожа де Пуатье? – вскричал Габриэль.
– Да, господин граф, госпожа де Пуатье, она самая… Получив письмо от дочери, она поспешила сюда и уже вчера присутствовала при обряде… Она, наверно, и сейчас с новопостриженной.
Габриэль остолбенел от ужаса.
– Почему же она позвала к себе эту женщину?
– Но, ваша милость, ведь эта женщина – как-никак ее мать…
– Какая ерунда! – разъярился Габриэль. – Теперь я вижу, что мне действительно надо было быть здесь! Госпожа де Пуатье явилась сюда явно не для доброго дела! Я иду в бенедиктинский монастырь. Мне нужно во что бы то ни стало видеть госпожу де Кастро. Думается, что и она нуждается во мне! Идемте скорей!
Габриэля де Монтгомери ждали со вчерашнего дня и поэтому тут же пропустили в приемную монастыря. Там уже находилась Диана со своею матерью. Габриэль вновь увидел ее после долгой разлуки и, словно сраженный неодолимым вихрем, рухнул на колени перед решеткой, разделявшей их.
– Сестра моя… сестра моя… – только и мог он сказать.
И услышал в ответ ее ласковый голос:
– Брат мой!
Одинокая слеза медленно скатилась по ее щеке, хотя на губах ее и играла отрешенная улыбка.
Повернув голову, Габриэль заметил и другую Диану – госпожу де Пуатье. Она смеялась, и это был сатанинский смех.
Габриэль ответил ей лишь презрительным взглядом и снова обернулся к сестре Бени, тоскливо повторяя:
– Сестра моя…
Тогда Диана де Пуатье холодным и бесстрастным тоном спросила:
– Полагаю, что вы разумеете свою сестру во Христе, обращаясь к той, кого еще вчера называли герцогиней де Кастро?
– Что вы хотите сказать? Боже правый, что вы хотите сказать? – вздрогнул Габриэль.
Диана де Пуатье, не отвечая ему, обратилась к своей дочери:
– Дитя мое, кажется, настало время открыть вам тайну, на которую я вчера лишь намекала, а сегодня не должна и не могу больше скрывать от вас.
– О чем вы говорите? – обезумев, вскрикнул Габриэль.
– Дитя мое, – так же спокойно продолжала госпожа де Пуатье, – я приехала сюда из уединения, в котором по милости господина де Монтгомери пребываю два года… да, я приехала сюда не только для того, чтобы вас благословить… Сегодня, дитя мое, я нарушаю свое молчание! По скорби и по пылкости господина де Монтгомери ясно видно, что он без ума от вас. Так пусть же он забудет вас! Если он будет лелеять надежду на то, что вы – дочь графа де Монтгомери, то мысли его всегда будут возвращаться к вам… И это было бы преступлением. Преступлением, в котором я не хочу быть соучастницей! Итак, знайте, Диана: вы не сестра графа, а вы дочь короля Генриха Второго.
– О боже! – закрыла лицо руками Диана.
– Вы лжете! – гневно вскричал Габриэль. – Где доказательства?
– Вот! – И Диана де Пуатье, вынув из-за корсажа записку, протянула ему ее.
Габриэль судорожно схватил записку.
Между тем госпожа де Пуатье продолжала как ни в чем не бывало:
– Это письмо, как вы можете убедиться, было написано вашим отцом за несколько дней до его заточения. В нем он жалуется на то, что я была слишком неприступна, но тем не менее примиряется с этим, ибо верит, что скоро я стану его женой. О, в подлинности этого письма усомниться невозможно: ведь это его выражения, его почерк, не считая уже даты, которой оно помечено. Теперь вы видите, господин де Монтгомери, насколько преступны были ваши мечты о сестре Бени! Вы ни единой каплей крови не связаны с той, кто отныне Христова невеста!.. Теперь мы вполне в расчете, граф. Больше мне нечего вам сказать!
