Его сопровождали четыре солдата; за ними шел комендант тюрьмы.
Двое солдат остановились у двери, двое других стали по бокам заключенного, а он направился прямо к приготовленной для него скамье; перед тем как сесть, он внимательно осмотрелся вокруг и трижды прошептал по-французски: «Смотри-ка! Смотри-ка! Смотри-ка!» — слова, передающие, как известно, забавный оттенок удивления, и с величайшей почтительностью обратился к фискальному прокурору.
— Неужели, маркиз, вы изволили прочитать «Удольфские тайны»?
— Что это еще за «Удольфские тайны»? — проворчал Ванни.
Так вопросом на вопрос имел обыкновение отвечать Николино.
— Это новый роман некой английской дамы по имени Анна Радклиф.
— Я романов не читаю, запомните это, сударь, — с достоинством заявил судья.
— Напрасно, сударь, совершенно напрасно; среди них попадаются весьма забавные. Я не прочь был бы почитать какой-нибудь у себя в камере, будь там посветлее.
— Сударь, я желаю, чтобы вы прониклись сознанием…
— Чего, господин маркиз?
— Что мы собрались здесь не для того, чтобы рассуждать о романах. Садитесь.
— Благодарю вас, господин маркиз. Я хотел только сказать, что в «Удольфских тайнах» есть описание комнаты, удивительно похожей на эту. Именно в таком помещении атаман разбойников собирал свою шайку.
Ванни призвал на помощь чувство собственного достоинства:
— Надеюсь, подсудимый, что на этот раз… Николино прервал его:
— Во-первых, я не подсудимый; вам это хорошо известно.
— Перед законом нет сословных различий. Вы подсудимый.
— Я принимаю это как слово, не отвечающее в данном случае его содержанию. В чем, скажите, я обвиняюсь?
— Вы обвиняетесь в заговоре против государства.
— Ну вот, вы опять за прежнее.
— А вы по-прежнему неуважительны к правосудию.
— Неуважителен к правосудию? Право же, господин маркиз, вы принимаете меня за кого-то другого. Бог мне свидетель, я чту правосудие больше, чем кто-либо. Правосудие! Да ведь это глас Божий на земле. Нет, нет, я отнюдь не такой нечестивец, чтобы не уважать правосудие! А вот что касается судей — это другое дело.
Ванни нетерпеливо топнул ногой.
— Собираетесь ли вы сегодня, наконец, отвечать на вопросы, которые я вам задам?
— Это смотря по тому, какие будут вопросы.
— Подсудимый! — вскричал Ванни вне себя.
— Опять подсудимый! — возразил Николино, пожав плечами. — Ну, почему бы вам не называть меня князем или герцогом? Между этими двумя титулами я особой разницы не вижу. Ведь называю же я вас маркизом, а между тем, хоть вы и втрое старше меня, я стал князем или герцогом куда раньше, чем вы маркизом.
— Хорошо. Довольно об этом… Сколько вам лет? Николино вынул из кармашка великолепные часы.
— Двадцать один год, три месяца, восемь дней, пять часов, семь минут, тридцать две секунды. Надеюсь, на этот раз вы не упрекнете меня в недостаточной точности.
— Ваше имя.
— Все то же — Николино Караччоло.
— Место жительства?
— Замок Сант'Эльмо, камера номер три третьего яруса под антресолями.
— Я спрашиваю, где вы жили, когда были арестованы.
— Я нигде не жил, я находился на улице.
— Хорошо. Ответ ваш не имеет значения, и без того известно, где вы жили.
— В таком случае я скажу вам, как Агамемнон Ахиллу: «Зачем же вопрошать о том, что всем известно?» 88
— Участвовали ли вы в собрании заговорщиков в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября в развалинах дворца королевы Джованны?
— Я не знаю в Неаполе подобного дворца.
— Вы не знаете развалин дворца королевы Джованны на Позиллипо, почти против дома, где вы жили?
— Простите, господин маркиз. Если простолюдин, извозчик, чичероне, даже министр народного просвещения — в наше время один Бог знает, откуда берут министров — допустят такую ошибку, это понятно; но вам, археологу, ошибиться в архитектуре на два с половиной столетия, а в истории — на пятьсот лет, вам я этого простить не могу! Вы имеете в виду развалины дворца Анны Карафа, супруги герцога де Медина, фаворита Филиппа Четвертого, которая не была ни задушена, как Джованна Первая, ни отравлена, как Джованна Вторая, — заметьте, я этого не утверждаю, ибо вопрос остался невыясненным, — но была съедена вшами, как Сулла и Филипп Второй… Ошибка совершенно недопустимая, господин Ванни, и если об этом узнают, вас могут принять за настоящего маркиза!
— Ну, в развалинах дворца Анны Карафа, если вы предпочитаете называть его так.
— Да, предпочитаю. Я всегда предпочитаю правду. Я последователь школы женевского философа и мой девиз: vitam impendere vero 89. Однако если я заговорю по-латыни, меня могут принять за ненастоящего герцога!
— Находились ли вы в развалинах дворца Анны Карафа в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября? Отвечайте: да или нет? — повторил Ванни в бешенстве.
— А какого черта я стал бы там искать? Вы, верно, забыли, какая погода стояла в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября?
— Так я вам скажу, зачем вы туда явились: принять участие в заговоре.
— Да что вы! Я никогда не занимался заговорами в дождливую погоду, в хорошую и то скучно этим заниматься.
— Давали ли вы в тот вечер кому-нибудь свой сюртук?
— Я не так глуп, чтобы в проливной дождь дать кому бы то ни было свой сюртук. Даже будь их у меня два, так я оба напялил бы на себя.
— Узнаете эти пистолеты?
— Если бы я их узнал, мне пришлось бы сказать вам, что их у меня украли, а так как полиция работает у вас из рук вон плохо, вы все равно не разыскали бы вора, и это было бы унизительно для полиции. Но я не хочу никого унижать и поэтому не узнаю эти пистолеты.
— А между тем они отмечены буквою «Н».
— Но ведь не у меня одного в Неаполе имя начинается с буквы «Н».
— Узнаете это письмо?
И Ванни показал узнику письмо маркизы де Сан Клементе.
— Простите, господин маркиз, но мне надобно рассмотреть его поближе.
— Подойдите.
Николино посмотрел по очереди на солдат, стоявших у него по бокам.
— Е permesso? 90 — спросил он.
Солдаты посторонились; Николино подошел столу и, взяв письмо, бросил на него беглый взгляд.
— Нехорошо спрашивать у порядочного человека, узнает ли он почерк женщины! О, господин маркиз!
С этими словами он спокойно поднес письмо к одному из канделябров, и бумажка вспыхнула. Ванни в ярости вскочил с места.
— Что вы делаете? — крикнул он.
— Сами видите, сжигаю письмо. Женские письма всегда надо сжигать, они компрометируют эти милые создания.
— Солдаты!.. — закричал Ванни.
