— Полагаю, Симмах умер от старости?
— Нет. От множества колотых ран. — Ливия помолчала, затем снова заговорила: — Его убили по приказу Теодориха, если верить сплетням.
Я и сам так подумал, однако попытался оспорить эту версию — словно, убедив в этом Ливию, я мог что-то изменить:
— Теодорих и этот благородный старик очень высоко ценили друг друга.
— Да. До тех пор, пока Теодорих не позволил убить Боэция. — Ливии не было нужды напоминать мне, что Боэций вырос в доме у Симмаха и тот любил его как родного сына. — Если верить слухам, старик затем возненавидел короля и вполне мог поднять мятеж.
— Поэтому Теодорих просто устранил его, — пробормотал я. — Eheu! Оправданны были его подозрения или нет, но убийство Симмаха — великое несчастье. Я боялся, что Теодорих восстановит против себя католиков-христиан — здесь и по всему миру. Это плохо, но еще куда ни шло. Гибель Симмаха озлобит Сенат, знатных граждан и простой народ. Словом, абсолютно всех. Даже самые верные Теодориху готы почувствуют, как головы подпрыгивают у них на плечах. — Я устало двинулся к двери. — Я должен пойти и послушать, что говорят люди. Я скоро вернусь, Ливия. Возможно, мне снова потребуется твое мягкое плечо.
* * *
— Разговоры?! — воскликнул Эвиг. — Ясное дело, идут разговоры, сайон Торн, и только об одном. Общее мнение, что король Теодорих неизлечимо болен. Разумеется, ты должен понимать, что малейшее упоминание о его безумии тут же разнесется по всему государству. У крестьян есть свои особенные способы общения, гораздо быстрее верховых гонцов и dromo судов. Вот я, например, могу рассказать тебе о том, что произошло вчера во дворце.
Я нерешительно спросил:
— И что же там произошло?
— Королю подали прекрасно приготовленную рыбу, выловленную в Падусе, в качестве nahtamats прошлым вечером, и…
— Liufs Guth! Что, неужели сплетничают даже о том, что Теодорих ест? Какого черта такой интерес…
— Подожди, сайон, дослушай до конца. Король уставился на блюдо, и глаза его просто округлились от ужаса. Знаешь почему? Вместо головы рыбы он увидел там лицо умершего человека. Лицо своего старого друга и советника Симмаха, который смотрел на него с укором и обвинением. Говорят, Теодорих с воплем выскочил из обеденного зала.
— Ну и ну! Неужели те, кто рассказывает такую чушь, сами верят в это?
— С сожалением должен сообщить тебе, что да. — Эвиг горестно засопел. — Сайон Торн, наш любимый король и товарищ больше не может называться Великим. Он теперь не Теодорих Магнус, а Теодорих Безумный, несущий пьяный бред.
— Полагаю, ты сделал такое заключение, основываясь не только на истории о рыбе?
— Нет, конечно. Свидетельств тому множество. Только сегодня днем от короля прискакал гонец с новым изданным decretum. Ты еще не был на форуме, сайон Торн?
— Пока что нет. Я знал, что ты более достоверный источник, чем любой сенатор или…
— Помнишь, как мы с тобой вместе ходили к храму Конкордии, чтобы ты мог внимательно прочесть «Ежедневные новости»? Ну, я так и не научился читать, но там постоянно вывешивают новые decretum. Люди со всех концов города приходят туда прочесть указы, и недовольство их с каждым разом возрастает все больше. Я жду, что скоро услышу совсем уж плохие новости…
— Мы не можем ждать. — Я схватил его за рукав. — Пошли!
Эвиг был ненамного моложе меня, но гораздо толще, поэтому служил мне в качестве осадного тарана, чтобы пробиться сквозь толпу к храму. Все эти люди на форуме перешептывались и ворчали — однако не потому, что мы грубо расталкивали их локтями, но от изумления, ужаса и недоумения, вызванных тем, что они прочли в «Ежедневных новостях». Публичное заявление, разумеется, состояло из множества листов папируса, поскольку было составлено словоохотливым Кассиодором, но я уже наловчился отыскивать среди всей этой словесной шелухи самую суть. Я толкнул локтем Эвига, и он повернулся, чтобы снова очистить нам дорогу в толпе.
Когда мы, несколько помятые, стояли на свободном месте на мостовой форума, я решительно сказал:
— Так больше не может продолжаться, Эвиг. Наш король и товарищ должен быть спасен от самого себя. Пусть Теодориха сейчас и всегда повсюду почитают как Великого.
— Только прикажи, сайон Торн.
— Здесь мне нечего делать. Я отправляюсь в Равенну, к Теодориху. Я больше не вернусь в Рим, хотя, возможно, позже здесь произойдет кое-что…
— Только прикажи мне, сайон Торн. Пошли записку, и я все исполню. Если ты сможешь каким-то образом сохранить доброе имя нашего короля, все, кто когда-то любил его, будут тебе благодарны.
* * *
Ливии я тоже сказал:
— Это больше не может продолжаться. Теодориха надо спасти от самого себя. В «Ежедневных новостях» сообщается, что Папа Иоанн скончался в тицинской тюрьме. Умер ли этот несчастный своей смертью или же стал жертвой, подобно Боэцию, я не знаю. Но похоже, что в любом случае он так и не признался ни в чем, что могло бы облегчить безумные подозрения короля, потому что его смерть явно привела Теодориха в ярость. И теперь король совершил просто невообразимую глупость. Он издал decretum такой же гадкий, какой незадолго до этого пытался навязать Юстин. И сейчас на стене храма Конкордии висит указ о том, что все католические церкви в королевстве должны быть насильственно превращены в арианские храмы, отсюда следует, что католическое вероисповедание во владениях Теодориха отныне под запретом.
Я одним глотком осушил свой кубок с вином. Ливия промолчала, но ее взгляд был спокойным.
— С таким же успехом Теодорих мог повесить прощальную записку перед самоубийством, — продолжил я сквозь стиснутые зубы. — Если даже издание подобного указа и не приведет к мятежу, направленному против короля внутри страны, или же к религиозной войне ариан против католиков, то наверняка за пределами королевства найдутся люди, которые перережут ему за это горло.
— О ком ты говоришь?
— Ну подумай сама. Прямо сейчас, в этот самый момент, флот Лентина ожидает королевского приказа отплыть, чтобы напасть на вандалов. Это справедливая война — сестра Теодориха до сих пор томится в плену у короля Хильдериха, — и эта война вполне могла бы стать победоносной при обычных обстоятельствах. Но мы соберем все наши силы на юге, у Средиземного моря. В то же время на востоке находятся православные христиане Юстина, а на севере — католики Хлодвига; все они настроены враждебно и вскоре придут в настоящее бешенство, когда услышат об этой последней глупости, которую совершил Теодорих. И что, по-твоему, все они сделают, узнав, что мы напали на вандалов, их братьев-католиков?
