Загадочной личностью оказался и посланец из Урумчи, предъявивший верительную грамоту от Синцзяпского правительства. Он ни в коей мере не мог сойти за китайца. Чисто славянское лицо, русые бородка и усы, очень высокий рост, военная выправка изобличали в нём русского. Да он и представился тут же: «Штабс-капитан Вяземский». Но оставалось лишь гадать, как мог человек, не знающий ни слова по-уйгурски, не говорящий на дари, не имеющий зимней одежды, проехать благополучно по Памирским хребтам, каракорумским перевалам и не замерзнуть, избежать пуль рескемских воинственных горцев.
Объясняться с штабс-капитаном пришлось через двойного переводчика. Пир Карам-шах задавал вопрос по-английски, Бадма водил на таджикский, Молиар — на русский. Беседа шла тягуче медленно. Многое путалось. Приходилось переспрашивать. Но в конце концов посланец из Урумчи, оказавшийся белогвардейским офицером, сумел рассказать о состоянии белоказачьих соединений в Синизяне на границе с Советским Союзом.
— Патриоты России ждут сигнала из Мукдена,— рассказывал Вяземский.— Объявление Лондоном войны Советам послужит таким сигналом. Белогвардейские части в готовности. Конфликт па Китайско-Восточной железной дороге послужил было таким сигналом, но руководитель эмиграции генерал Миллер разъяснил из Парижа, что выступать рано. Мы ждем.
Вяземский держался надменно и с презрением поглядывал на живописное одеяние вождя вождей. Взгляд офицера говорил: маскарад, детские штучки.
Он, видимо, знал, кто па самом деле этот великолепно разодетый в богато расшитом камзоле, в сикхском тюрбане вождь вождей, и не очень стеснялся в выражениях.
— А что касается всех, как их, басмачей... Кто принимает всякую шваль всерьез?
Однако Вяземский отлично знал, где и в каком районе границы па территории Китая сосредоточены банды разных киргизских, дунганских и узбекских курбашей. Он даже продиктовал целый список. Но тут же с великим отвращением, брезгливо морща губы, заметил:
— Все они грязные бандиты. Я бы их перевешал своими руками.
— Курбаши те же военачальники, — возразил Пир Карамгшах. — Война, поверьте мне, в пустынях и диких горах требует диких методов. Арабы тоже воюют не слишком гуманно. А посмотрите, сколько процветающих королевств выросло в передней Азии из крови и жестокостей.
— Чтобы цвели розы, надо их корпи держать в навозе, — подумал вслух Сахиб Джелял.
Но Пир Карам-шах уже снова обращался к штабс-капитану:
— Вы ехали сюда не напрасно. Ваш список очень ценный. Конечна, синцзянские курбаши Москву низвергнуть не смогут, но неприятностей большевикам доставят немало. Во всяком случае помогут вашим белогвардейским соединениям, расположенным на китайской границе, отвлечь внимание Красной Армии, пока главные действия развернутся на юге.
— Вы имеете в виду бандитов Джунаида, Утамбека и этого, как его, конокрада Ибрагима? Ни одного порядочного...
— У нас более высокого мнения о них. Они призваны поднять зелёное знамя пророка.
— И завоевать Туркестан? Чепуха. Вся эта эмирская компания — жалкая банда торгашей и чайханщиков. Ну, а если они еще вздумают лезть со своими пророком «махмудкой» и аллахом, мы им дадим поворот от ворот. По мордам-с!
— Из пустого мешка ничего не вытрясешь, — снова вставил слово Сахиб Дже-лял.
— Мы иначе оценивлем наши силы, — настаивал Пир Карам-шах.
— Бросьте! Господа англичане хотят отвлечь внимание мусульман Индии всякими авантюрами, завоеваниями и священными газаватами. А у самих поросячий хвостик трясется от воспоминаний о сипайском восстании. Полноте! Скажите лучше, какие из соединений регулярной англо-индийской армии вы намерены ввести в Бухару и когда? Должен же я что-то толковое доложить своему командованию в Урумчи, а не передавать россказни о бандах оборванцев-бандитов.
Со скучающим выражением лица Вяземский выслушал рассказ Пир Карам-ша-ха о планах Британии в Центральной Азии, о подготовке к созданию могуществен-ной Тибетско-Бадахшапской империи. Казалось, его больше заботит, что он никак не может согреться у очага.
— Позвольте, господин уполномоченный, вас предупредить, — сказал штабс-капитан. — По слухам, вы намерены переправить Ибрагима к нам, в Китай, и превратить Кашгар в его базу. Разрешите довести до вашего сведения точку зрения моего командования: мы не потерпим никаких сепаратистских авантюр ни со стороны эмира бухарского или Ибрагима и его сброда, ни со стороны Тибета или какой-то Бадахшанской империи. Россия великая и неделимая! А Бухара как входила в Туркестанскую провинцию России, так и останется в её составе.
Он говорил спесиво, напыщенно. Сказалось действие «бахсума», а известно — «вино, попавшее в желудок, и слова из глотки вышибает».
И все вопросы высокой политики, и церемонная торжественность переговоров выглядели в слепленном кое-как из валунов и красной глины, продымленном и прокопченном сарае нелепо, комично. Не помогало и то, что это похожее на пустой сарай помещение со своим жалким убранством из кошм и грубых красно-желтых паласов именовалось тронным залом, и то, что сам мастуджский владетель, или, как его здесь величали, шах, то есть царь, почтил своим присутствием переговоры. Однако роль Гулама Шо сводилась к тому, что он чрезвычайно суетился и пекся о соблюдении ритуала древнего бадахшанского гостеприимства: «гостя помести помягче, дабы прошла его усталость, коню его подбрось ячменя и клевера, дабы бока его лоснились».
Гуляму Шо все казалось мало. Он притащил еще здоровенную деревянную миску молока, бараний курдюк, сваренный на пару, и целый мешок сушеного сыра — курта. Видимо, в угощении царских гостей принимали участие все хозяйства селения Мастудж в порядке принудительной повинности.
«Его величество» вбегал в хижину с мороза в облаке пара, в одном нижнем белье, в кожаных туфлях на босу ногу, и тотчас вновь выскакивал, предельно озабоченный приготовлением горячих блюд в своей царской кухне, сколоченной на самом краю пропасти из грубо отесанных шестов, покрытых хворостяным настилом. Хохотушки жены использовали пропасть как бездонную мусорную яму, глубина которой составляла не менее тысячи футов. Но это ничуть их не смущало.
Доктор Бадма измерил на глаз пропасть еще до совещания в шахском «дворце», прогуливаясь по двору. Доктор Бадма следовал старому доброму азиатскому правилу путешественников — «прежде чем войти, посмотри, как выйти».
Он помнил, что Гулам Шо все-таки царь, владыка тел и душ своих подданных, и понимал, что на Востоке «лохмотья превращают шаха в нищего, а шелка делают нищего царем».
