Филипп устроился у ног сестры, которая положила ему на плечо руку.
Жильбер, неотступно следовавший за ними, затаился шагах в пяти и пожирал Андреа глазами.
— Андреа, вам удобно? — спросил Филипп.
— Лучше быть не может, — ответила она.
— Вот что значит быть красавицей, — усмехнулся шевалье.
— Да, красавицей, несравненной красавицей! — пробормотал вполголоса Жильбер.
Андреа слышала эти слова, но поскольку произнес их, вне всякого сомнения, человек из простонародья, она обратила на них не больше внимания, чем индийское божество на жертву, принесенную к его ногам ничтожным парией.
Едва Андреа и ее брат расположились на скамье, как в небеса взлетели первые ракеты, и толпа, которой теперь стал виден центр площади, отозвалась общим криком радости.
Начался фейерверк великолепно, ничуть не уронив высокой репутации Руджери. Декорация храма постепенно загоралась, и вскоре его фасад был охвачен цветным пламенем. Загремели аплодисменты, которые тут же, чуть только из пастей дельфинов и урн рек изверглись потоки разноцветных, смешивающихся друг с другом огней, сменились восторженными «браво».
Андреа, пораженная зрелищем, равного которому нет в мире, — зрелищем семисоттысячной толпы, выходящей из себя от ликования при виде огненного дворца, — даже не пыталась скрывать свои чувства.
Шагах в трех Жильбер, который прятался за спиной носильщика геркулесова сложения, поднявшего вверх своего сынишку, любовался Андреа, а заодно и фейерверком, поскольку она любовалась им.
Он смотрел на нее в профиль; каждая вспыхивающая ракета освещала ее прекрасное лицо, и Жильбер вздрагивал: ему казалось, что общее ликование порождено восторженным созерцанием этой очаровательной, обожествляемой им девушки.
Андреа никогда не видела ни Парижа, ни такой огромной толпы, ни тем более столь великолепного празднества; разнообразие впечатлений ошеломило ее.
Вдруг что-то ярко вспыхнуло, и огонь полетел наискось в сторону реки. Раздался взрыв, подобный взрыву бомбы, и Андреа, восхищенная разлетающимися разноцветными огнями, воскликнула:
— Филипп, посмотри, какая красота!
— Боже! — испуганно вскрикнул он, не отвечая сестре. — Что-то произошло с этой ракетой! Она отклонилась от своего пути и вместо того, чтобы описать параболу, полетела почти горизонтально.
Филипп только-только выразил тревогу, которая начала уже ощущаться и толпой, о чем свидетельствовало движение, пробежавшее по ней, как из бастиона, где был установлен букет и хранились резервные ракеты, вырвался столб пламени. Грохот, подобный одновременному удару сотни громов, прокатился над площадью и, словно в этом столбе пламени таилась смертоносная картечь, привел в смятение зрителей, стоящих в первых рядах, лица которых в тот же миг ощутили жар неожиданного огненного взрыва.
— Уже букет! Уже букет! Нет, еще рано! — кричали те, кто стоял вдали от центра площади.
— Уже! — повторила Андреа. — Нет, еще рано!
— Это не букет, — вмешался Филипп. — Это несчастный случай, и через секунду толпа, пока еще спокойная, взволнуется как море. Живо, Андреа, в карету. Идемте!
— Филипп, позвольте мне еще посмотреть. Это так красиво!
— Андреа, нельзя терять ни секунды! Идите за мной. Боюсь, случилась беда. Сбившаяся с пути ракета вызвала взрыв бастиона. Многих там уже задавили. Слышите крики? Это не крики радости, это вопли отчаяния. Быстро, быстро в карету. Господа, позвольте нам пройти.
И Филипп, обхватив сестру за талию, повлек ее к карете, из дверей которой, высматривая детей, уже выглядывал обеспокоенный барон; по крикам, доносившимся до него, он почувствовал, что случилось несчастье, и, хотя еще не понимал какое, все увиденное подтверждало, что он не ошибся.
Было уже поздно, предсказание Филиппа сбылось. Букет, состоящий из пятнадцати тысяч ракет, взорвался, разбрасывая во все стороны осколки, поражавшие зрителей, словно огненные дротики, которые мечут на арене во время корриды, чтобы возбудить ярость быков.
Зрители, поначалу удивившиеся, но тут же охваченные ужасом, отшатнулись; под воздействием невольного попятного движения сотни тысяч людей, следующая сотня тысяч тоже качнулась назад; огонь охватил помост, вопили дети, стиснутые в давке женщины воздевали руки, стражники направо и налево раздавали удары, надеясь утихомирить кричащих и силой восстановить порядок. Все это вместе привело к тому, что людская волна, о которой говорил Филипп, забила, точно пробкой, выход с площади; молодому человеку не удалось добраться, как он надеялся, до кареты барона: его повлек неодолимый поток, представления о котором не сможет дать никакое описание, поток, в котором силы отдельного человека, уже удесятеренные страхом и отчаянием, умножались в сотни раз, поскольку он становился частицей общей людской массы.
В тот же миг, когда Филипп повлек за собой Андреа, Жильбер влился в уносившую их толпу, но шагов через двадцать группа беглецов, свернувшая налево к улице Мадлен, подхватила его и потащила с собой, оставив ему возможность лишь выть от отчаяния, оттого что его разделили с Андреа.
Андреа, которую крепко держал за руку Филипп, оказалась внутри группы, пытавшейся разминуться с каретой, запряженной парой взбесившихся лошадей. Филипп видел, как они стремительно и неотвратимо надвигаются на него; казалось, из их глаз пышет огонь, из ноздрей у них капала пена. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы уйти с их дороги. Но все было напрасно; он почувствовал, как толпа сзади раздалась, увидел взмыленные морды обезумевших животных; увидел, как они вздыбились, словно те мраморные кони, что стерегут вход в Тюильри, и, подобно рабу, пытающемуся их обуздать, он отпустил руку Андреа, оттолкнул ее как можно дальше от опасного места и схватил за удила налетающую на него лошадь; та встала на дыбы; на глазах Андреа Филипп согнулся, осел и исчез из виду; она закричала, простерла к нему руки, но ее толкнули, завертели, и через несколько секунд она оказалась одна — ее несло точно пушинку, которая не способна противиться увлекающему ее ветру.
Оглушительные крики, куда более ужасные, чем в сражении, конское ржание, жуткий скрип колес, катящихся то по плитам мостовой, то по трупам, бледный свет от догорающего помоста, зловещий блеск палашей, выхваченных несколькими разъяренными солдатами, а главное, кровавый хаос и бронзовое изваяние, освещенное красноватыми отблесками и как бы любующееся резней, — всего этого было более чем достаточно, чтобы у Андреа помутился рассудок и она лишилась последних сил. Впрочем, даже титану недостало бы сил для подобной борьбы — борьбы одного против всех, да еще и против смерти.
