— Ах, Петр, Петр, теперь я снова начинаю жить! — прошептал молодой кардинал. — Только вот что скажут Его Святейшество?
— Надо полагать, рассердятся, но опять же не настолько, чтобы лопнутьсо злости, ведь этого старика я, в общем, люблю, — сказал Петр. — Его я люблю, а вот папство — ненавижу; в этом есть некоторое противоречие, но не такое, чтоб разум не мог его разрешить. Я вернусь в Страмбу, но на сей раз не для того, чтобы создать там государство идеальной справедливости наперекор всему свету, а только для того, чтоб иметь надежный тыл для своих дальнейших действий. Для начала я потребую охраны городских укреплений, чтоб успеть не спеша создать такое войско, какого до сих пор не было; в Италии не найдется такого количества людей, способных носить оружие, сколько мне потребуется, а потому я под свои знамена соберу и наемников — швейцарских, немецких и чешских, словом, всех христианских национальностей, за исключением испанцев, потому что, когда я сброшу папу с престола и отменю папство, следующей моей задачей будет объединение Италии, что, разумеется, невозможно, пока я не изгоню с Италийского полуострова незваных испанских гостей.
— Как ты сказал? — воскликнул молодой кардинал. — Сбросишь с престола папу и уничтожишь папство?
— Конечно, — кивнул Петр. — Это моя давнишняя идея, я лелеял ее с детства, и это первый из многих шагов, которые мне предстоит предпринять. После шестнадцати веков жизнедеятельности институт папства должен исчезнуть и прекратить свое существование, потому что это — неиссякаемый источник грубых суеверий, раскола, тирании, мракобесия, злодейств и коррупции. И если я хочу наставить человечество на путь истины, разума и справедливости, то мне прежде всего придется отсечь все головы этой святошеской гидре. Теперь тебе должно стать понятно, отчего мне воистину безразлично, рассердятся ли Его Святейшество за вторичный захват Страмбы; его дни как наместника Бога на земле так или иначе сочтены. Кроме того, тебе теперь будет понятно и то, что союзническая помощь, которой я от тебя жду, хоть сама по себе незначительна и легко осуществима, но косвенно ее последствия необозримы.
— А что потом? Что ты думаешь предпринять потом? — испуганно тараща глаза, вопрошал молодой кардинал.
— Не пытайся узнать больше, это вредно, — сказал Петр. — Я дал примерный набросок своих планов лишь для того, чтоб ты понял, насколько я далек от шуток. Могущественные силы высот и глубин, неба и ада объединились, чтобы придать моим рукам крепость и мощь, необходимую для того, чтоб я вывел мой род — то бишь род человеческий — из сумятицы, мрака и горя. Ясно как день, что тут не обойтись без войн и кровопролитий, главное — что из этих кровавых войн я выйду победителем, чтобы затем осуществить хотя бы то, о чем мечтал и к чему стремился чешский король Иржи из Подебрад. [12] Его имя тебе, как видно, ни о чем не говорит, однако этот король был очень и даже бесконечно велик, и его стремления объединить европейские земли не достигли цели лишь потому, что на полтора столетия опережали свое время и ждали меня, Петра Куканя, чтоб я претворил их в жизнь.
Петр говорил просто и уверенно, словно речь шла о предстоящей охоте на лис, а молодой кардинал слушал его со сладострастной дрожью, ибо, внимая словам бывшего приятеля, все больше и больше ощущал себя его доверенным лицом и сообщником, который, отворив Петрову войску страмбские ворота, распахнет перед ним путь к удивительным свершениям, когда-либо открывавшимся человеку. Два года бессмысленного глазения на озаренные светом окна родного дворца, где предавался разврату племянник вульгарного римского нувориша, не могли не поубавить спеси последнему из рода славных Гамбарини, военачальников, ученых и дипломатов; теперь его сердце трепетало от искреннего восхищения полетом Петрова духа, как прежде от непреодолимого страха перед грядущей местью. Одно лишь угнетало его — то, что Петр постоянно подчеркивал легкость и незначительность той роли, которая в этом грандиозном действии отводилась ему, Гамбарини. Интерес молодого кардинала к делу объединения Европы был, разумеется, велик, но все же не настолько, чтобы перевесить интерес к собственной персоне. Поэтому, как только Петр, высказав известную читателю блестящую мысль о полутораста годах, на которые идеи короля Иржи из Подебрад опередили свое время, сделал красноречивую паузу, молодой кардинал поспешил с вопросом:
— А что станет со мной?
Лицо у Петра передернулось, словно в тот момент, когда он созерцал лучезарное завтра, в глаз ему попала муха.
— С тобой? А почему ты спрашиваешь об этом меня? Какое мне дело до того, что станет с тобой? Я обещал тебе, что если ты с пониманием отнесешься к моей скромной просьбе и в назначенный час отворишь мне страмбские ворота, я отменю определенное мною наказание за твои преступления и предательства, а сверх того — позволю тебе снова возвратиться в свой отчий дом; чего тебе еще желать? И все же, коль скоро уж об этом зашла речь, я вдруг подумал — какой это все-таки парадокс: ведь из всей старинной итальянской аристократии ты, мерзавец, с которого я в мыслях тысячекратно сдирал шкуру, в конце концов окажешься моим единственным союзником, потому что все остальные отвернутся от меня.
— Неужто они проявят такую недальновидность? — огорчился молодой кардинал.
— Проявят, да еще какую, и это меня нисколько не удивит, — ответил Петр. — Объединение Италии лишит их могущества и власти, а искоренение папства — повода для самых пылких дерзаний; в Италии не найдешь ни одного аристократического семейства, которое не мечтало бы о том, чтобы кто-нибудь из его членов достиг Петрова престола. Наш сегодняшний старикан — выходец из семейства Боргезе, его предшественник — Медичи, перед ним папами были Альдовранди, Караффы, Фарнезе, Борджа, и снова Медичи, Колонны, Савельи, Орсини и так далее, и так далее, и все они лелеют идею папства и готовы ее защищать; воистину, на свете не существует ни одного хоть сколько-нибудь вредоносного и преступного института, чтоб не нашлись люди, которые стремились бы его сохранить, поскольку он служит их пользе.
— Мы, Гамбарини, никогда не рассчитывали на папский престол, — скромно молвил молодой кардинал.
— Это делает вам честь, — отозвался Петр. — У тебя и в самом деле были замечательные предки, жаль, что сам ты столь низко пал. Но ты еще можешь исправиться; грядущие годы будут настолько бурными, что тебе не раз представится удобный случай проявить себя. Ибо моя миссия не кончается объединением Европы под знаменем атеистического рационализма, который я исповедую; ибо это единственное учение, способное вывести массы из темноты, страданий и нищеты, сделать из них счастливых граждан, сознающих свое человеческое достоинство и в полной мере владеющих своим разумом. Право, я никогда не мог понять и до сих пор не понимаю, отчего люди непременно стремились усугубить свой и без того тяжкий удел изгнанников из рая всевозможными религиозными распрями, возведя в догму небылицы; но теперь всему этому я положу конец. Необходимо также не мешкая разделаться и с целой кучей более мелких задач: так, к примеру, мне неизбежно придется поставить на колени турок, бешеных фанатиков, изгнать из-под их тюрбанов Аллаха и Магомета; для этой цели я приступил к созданию сильного морского флота. Когда все это будет осуществлено — пока трудно сказать; одно мне абсолютно ясно: в каждом своем последующем шаге я должен опираться на основополагающие принципы правды и разума, чьими непременными атрибутами являются любовь, справедливость и мир.
