В другое время Болен с интересом бы понаблюдал, как ведется подготовка к войне. Но сейчас ему было настолько тошно, что не хотелось смотреть даже под ноги, поэтому юноша то и дело обо что-нибудь спотыкался, пока, наконец, не врезался лбом в плечо пана Бонифация.
— Доброго вечера молодому пану! — поприветствовал пирожник Болена.
— Да-да, конечно. И вам доброго вечера, пан Бонифаций!
— Вы, я вижу, всерьез о чем-то задумались? Мягко говоря, вы не очень похожи на счастливого человека.
— Да, это так. Весь город знает. И вы, конечно, тоже. Чего тут говорить! О каком счастье может идти речь?
— Да, я слышал о ваших неприятностях. Никогда бы не подумал, что Алисия пойдет на такое, зная, как вы влюблены в Анжелу.
— Меня чем-то опоили, пан Бонифаций!
Болен не просто вдруг разоткровенничался с пирожником, ему хотелось кричать: «Пан Бонифаций, все кончено! Я лечу в смерть!»
— Послушайте, — пирожник глубоко вздохнул, — я, конечно, никудышный оратор и тем более, не философ. Я — бывший солдат. Но кое-что в жизни и я понял. Когда разрушено одно, разбито другое, что остается у человека? Только он сам — единственный источник света, способный озарить осколки. Невозможно оценить радость, если не было рокового часа. В сутках неслучайно есть ночь и день. Тьма нужна для того, чтобы утро вернуло красоту света. Если есть ночь и день, значит, человек идет. И до тех пор, пока он в движении, можно многое изменить. Хуже, когда человек засыпает не для того, чтобы его страсть набирала сил, а лишь от отчаяния. Тогда он перестает действовать. А спящего легко взять голыми руками. Поэтому встрепенитесь, отгоните сон и начните действовать. Я уверен, у вас все получится и сложится в самом лучшем виде.
— Я бы не назвал вас никудышным оратором.
— Я рад вам помочь, пан Новак!
— Через месяц должен состояться Божий суд, где меня наверняка изрубят на куски, как бешеную собаку.
— У вас есть целый месяц. Вам необходимо противопоставить сопернику что-то неожиданное и, возможно, даже остроумное.
— Вы шутите, пан Бонифаций!
— Я же сказал, что я бывший солдат. Если я говорю, значит, выход есть.
— Спасибо. «Что-то противопоставить…», — Болен глухо передразнил собеседника.
— Куда вы сейчас?
— Я хочу увидеть Анжелу.
— Как она отнеслась к этому событию?
— Я еще не видел ее. Но почему-то убежден, что она мне поверит.
— Сходите, убедитесь в том, что вас еще любят, а сами начинайте готовиться к схватке.
— Меня поражает ваша откровенная наивность. А еще бывший солдат.
— Да ничего подобного. Я знаю, где могла забеременеть Алисия. Девушки часто болтают между собой так, будто их никто не слышит.
— Что же они такого наболтали?
— Похоже, наша Алисия побывала в компании сразу шестерых солдат. И это произошло месяцем раньше. Поэтому и был разыгран этот неуклюжий спектакль с вами. Просто никому не пришло в голову отвести девушку к повитухе и попросить, чтобы та установила срок беременности.
— Но ведь меня, а не шестерых солдат застали голым у нее в постели.
— Безусловно. Вам не выкрутиться. Только знайте: ребенок, которого она носит, не ваш.
— Что же мне делать? Отыскать тех солдат и попросить, чтобы они осудили сами себя?
— Даже если осудят, в жизни и не такое бывало, вам-то все одно легче не будет. Вас застали в ее постели.
— Какой же из всего этого выход? И к чему тогда вы рассказали, что ребенок не мой? Спасибо за утешение за месяц перед смертью!
— Не торопитесь, молодой человек. Как она из всего этого выкарабкалась?
— Что вы имеете в виду?
— Как ей удалось сбежать из лап пьяной солдатни, да еще на следующее утро, как ни в чем не бывало, покупать у меня свои любимые пирожные?
— Как?
— Как?! Ей кто-то помог. Этого кого-то она описывает очень высоким мужчиной в черной монашеской одежде и с палкой в руке.
— Вы хотите сказать?.. Да не смешите, пан Бонифаций.
— И не думал смешить.
— Какой-то монах отлупил палкой шестерых рейтаров королевской армии?
— Вот вы уже и заговорили о рейтарах. А почему?
— Да потому, что они известные пьяницы и бабники. Мало того, все лето они несли службу в городе.
— Правильно. Это и были рейтары. А насчет монаха я не шучу. Я слышал, как Алисия рассказывала своей подруге эту историю. Поверьте, старый Бонифаций умеет отличить, когда человек говорит правду, а когда приукрашивает.
— Ну, допустим, какой-то монах помог Алисии бежать от солдат. Вы что, предлагаете мне его разыскать, чтобы он помог изловить насильников?
— Думаю, насилия там никакого не было. Для этой цели искать его бессмысленно.
— Тогда зачем?
— Вы совсем не хотите думать, пан Новак. Он поколотил какой-то палкой шестерых солдат королевской армии, черт меня задери! Никакой Валук не справился бы сразу с шестерыми. Понимаете?
— Кажется, начинаю понимать.
— Найдите его. А я и так сегодня сказал слишком много слов одному человеку. Прощайте, уважаемый Болен.
Пирожник поклонился и пошел, чуть прихрамывая на правую ногу, в сторону административных зданий.
Болен долго стоял, пригвожденный к мостовой, пытаясь понять, в какую безумную историю он влип. Разговор со странным пирожником и впрямь напоминал нелепый, сумасшедший сон, навеянный чуткой душе после прочтения исторического романа… Неужели вправду монах смог палкой отколошматить шестерых рейтаров, отобрать у них лакомую добычу — семнадцатилетнюю девчонку — и как ни в чем не бывало остаться в городе? Но где его отыскать? Пирожник сам-то видел ли его хоть раз?
Он очнулся от пронзительного скрипа. По мостовой, гремя колесами, катилась телега с приговоренными к смерти. Несчастные после пыток не могли двигаться самостоятельно. Они даже не стонали. Их головы запрокинулись, лица провалились, а кожа напоминала истлевшую листву. Окаменевшие глаза смотрели не моргая в потусторонние миры.
В последние два месяца казни преступников стали чуть ли не повседневным явлением. К ним настолько привыкли, что у Копытинской башни поглазеть на зрелище собирались лишь кучки праздношатающихся или нищих.
Правительство прибегло к жестким мерам, боясь мятежа. Специальные отряды отлавливали не только партизан, но всех, кто имел хоть малейшее к ним отношение. Невероятными по жестокости публичными казнями население все же удалось, как бы сказал пан Соколинский, «завести в оглобли».
Но немало было и тех, кто с иудиной преданностью служил Речи Посполитой. Эти люди называли себя дружинниками и носили на головах голубые повязки. Они патрулировали город, выслеживали, вынюхивали, подслушивали. Среди этих предателей можно было встретить представителей самых разных сословий и ремесел. Ежедневно кипы доносов рассматривались тайными советниками и секретарями всех уровней. Благодаря всему этому администрация Самуила Соколинского избежала открытого мятежа. Тем не менее подавить тайное противостояние никак не получалось: в колодцах то и дело находили трупы собак или кошек, пригнанные из деревень коровы и козы без видимых причин умирали в загонах, снопы заготовленного сена что ни день, то вспыхивали, загорались продовольственные склады, взрывались пороховые бочки, солдаты частенько травились в тавернах, пока, наконец, начальство не запретило посещение питейных заведений.
