– Но ведь это Ермак приказал ему! – Марьянка зло сплюнула под ноги. – Не сам же Иван в палачи вызвался, папенька. И он больше никогда впредь так не сделает! Уж об этом я позабочусь!
– Ты? – Александр Григорьевич в ужасе глянул на свою дочь. – Даже ты не в силах сделать из казака богобоязненного человека.
– Нужно время, – она надвинула шапку на брови, хлопнула старика по плечу. – Сколько нужно времени, чтобы приручить медведя танцевать по ярмаркам? А с Машковым посложнее, чем с мишкой косолапым, будет! – девушка улыбнулась. – Как дела у твоих лошадок, папенька?
– Хорошо! Теперь ни одна скотинка не болеет, – Лупин шумно вздохнул. На сердце у него было муторно, словно кошки скребли, а то и кто мельничный жернов навалил. – И как только можно любить такого человека, как Машков?
– Не знаю, папенька. Все слишком уж внезапно вышло! – Марьянка передернула худенькими плечиками. – Кто может объяснить, откуда звезды на небе? – спросила девушка.
– Бог их сотворил, Марьянушка.
– Вот и любовь все тот же Бог сотворил! Разве дозволено спорить с Богом?
И она пошла прочь от отца, пошла в ставший привычным казачий городок.
«У меня чертовски умная дочь, – подумал Лупин с гордостью. – На все-то у нее ответ найдется. И только одного она не ведает: как будет скрывать в долгом походе на Мангазею, что она девка».
И смертный ужас вновь ухватил мерзкими щупальцами сердце Александра Григорьевича Лупина.
О Машкове можно думать все, что угодно, но, как мужчина, он заслуживал только сочувствия.
В «веселом доме» казаков ждали приветливые молодухи. Была там и черноокая Оленка, и фигуристая Иринка.
Ермаковы люди ели, пили, обнимали девиц и всем были довольны. Причем все! За исключением одного человека в ватаге!
Только Машков жил, как монах. Он поглядывал на Марьянку голодными глазами, помнил о своей позорной ране и опасался повторить ухаживания.
Когда Ермак вместе с ватагой направлялись в «веселый дом», Машков с горестным видом сидел в избе и проклинал тот самый день, когда он увидел Новое Опочково. И горько сетовал на судьбу.
– Я ж мужик! – выкрикнул он однажды, когда Ермак вместе с отцом Вакулой в подпитии отправились навестить молодок. – Ты хоть понимаешь, бесстыжая, что такое мужик?
– Наверное, кто-то, на кого ты по виду отдаленно смахиваешь! – отозвалась Марьянка. Слова, способные вывести Машкова из равновесия.
– Я взорвусь, я не выдержу!
– Интересно будет посмотреть, Иван свет Матвеевич!
– Да скорее ослепнешь! Черт побери, посмотреть хочешь? Это несложно, стоит мне только портки стянуть.
Марьянка нежно улыбнулась. Затем вытащила из ножен кривой кинжал и положила на колени.
– Мешающие веточки срезают, – спокойно заметила она. – Так что осторожнее, Иван, Матвеев сын.
– И ты бы это сделала? – выдохнул он, чуть подаваясь назад.
– Ни на секундочку не задумываясь.
– Бедный я, бедный! – выкрикнул Машков. – Сколько же мне еще мучиться? Я ж люблю тебя! Слышишь ты, люблю! Марьянушка, за что ж мучаешь-то так? – он отошел на безопасное расстояние и более отважно заявил: – Ведь ты же тоже любишь меня!
– Да! – отозвалась девушка. Впервые признаваясь в собственных чувствах. Машков вздрогнул, пригладил рукой взлохмаченные волосы и шумно вздохнул.
– Ты… ты сказала это, – прошептал он. – Ты и в самом деле любишь меня?
– А чего бы мне иначе с казачьей ватагой шататься?
– И что дальше? Неужто любить друг друга нам только в сновидениях суждено? Марьянушка, неужто женщина способна тоску любовную выдерживать? Я не знаю, я не знаю. Или бабы иначе, чем мы, устроены?
– Вряд ли, Иван Матвеевич.
– Ну, так иди же ко мне! – он вскинул руки, а она – нож.
– Ты все еще казак! – растягивая слова, протянула Марьянка.
– А я и не буду другим! – рыкнул он.
– Тогда у нас с тобой так ничего и не выйдет, медведушко, – спокойно отозвалась девушка. – Тогда вот и лопайся! Только на улицу сначала выйди…
Машков с громкой бранью выскочил из избы. Упал на скамью перед домом, поддал сапогом ком земли и тоскливо закрыл глаза.
Глава шестая
ПОДГОТОВКА К ВЕЛИКОМУ ПОХОДУ
И не верится даже, как быстро пролетел тот год. Совсем ведь недавно было лето, можно было поваляться в мягкой траве-мураве, и вот уже налетел с севера холодный лютый ветер, разогнал летнюю истому. Неделю целую шли беспрерывные дожди, земля набухала влагой, дороги вмиг стали непроезжими, а небеса нависли над землей так низко, что протяни руку и… А потом повалил снег, начался мороз лютый, Кама-река замерла, орельцы прорубили полыньи во льду, чтобы воду брать да рыбу ловить. Над побелевшей землей нависло глубокое молчание.
Из города выходили лишь охотники – кто на санях, а кто и пешим ходом. Вылавливали лис, стреляли куниц и соболя, волчьими шкурами не гнушались. Богатство несметное стекало в закрома к Строгановым со всех сторон.
А казаки вот скучали. Неужели они добрались до земель Пермских, чтоб в шинке сидеть да баб щупать?
Не Строганов ли наобещал им огромную добычу в Мангазее хваленой? Они пришли покорять, православных от нехристей басурманских кучумовых защищать по ту сторону Пояса Каменного. Каково это – мечтать о золоте и самоцветах, а ходить с пустыми карманами? Скукотища смертная – служба царская. И тогда Ермак занялся делом, повергнувшим казачью вольницу в немое удивление.
Началось все с того, что атаман произвел смотр всему своему славному «лыцарству». Войско Строгановых к тому времени разрослось и насчитывало уже восемьсот сорок человек. Их-то Ермак и поделил на конные отряды, так называемые сотни, каждой из которых командовал свой собственный атаман. За ними следовали есаулы и сотники… Старый казачий воинский порядок, позабытый, вроде бы, в прошлые дикие годы кровавых разбоев, вновь оживал на глазах. Верховное командование «лыцарством» взял на себя батько, атаман над атаманами, Ермак Тимофеевич. Правой его рукой по-прежнему оставался Иван Машков, тут уж ничего не изменилось.
Нужен был лишь некто, кого сегодня мы бы назвали «адъютантом его превосходительства», кто успевал бы повсюду с ермаковскими приказами на быстром коне.
На эту роль Ермак выбрал «Борьку». У Машкова глаза от ужаса на лоб полезли, когда Ермак добродушно облапил «осчастливленную» Марьянку.
Лицо девушки к тому времени утратило детскую округлость, расцветая своеобразной, озорной какой-то красотой. Хитрые голубые глазищи, мягко изогнутые губы, ямочки на щеках – Иван Матвеевич терял голову. И мечтал только о том, что сможет поцеловать такой рот. «Пресвятые угодники, да у меня, верно, сердце биться перестанет, когда я все-таки обниму ее…»
