В шесть часов де-Тревиль объявил, что пора идти в Лувр; но как час представления, назначенный его величеством, уже прошел, то вместо того чтобы идти по маленькой лестнице, он с четырьмя молодыми людьми расположился в передней. Король еще не возвращался с охоты.
Молодые люди ждали, вмешавшись в толпу придворных; но не прошло получаса, как вдруг двери отворились и доложили о приезде его величества.
При этом докладе д’Артаньян почувствовал дрожь во всем теле.
Предстоящая минута должна была, по всей вероятности, решить его участь. Глаза его с мучительным ожиданием устремились на дверь, в которую должен был войти король.
Людовик XIII вошел впереди всех; он был в охотничьем платье, весь в пыли, в больших сапогах и с хлыстом в руке. С первого взгляда д’Артаньян заметил, что король был мрачен. Хотя это расположение духа его величества было для всех очевидно, но это не помешало придворным встретить его, став на проходе: в королевских передних лучше быть на виду во время дурного расположения духа, чем быть совсем не замеченным. Поэтому три мушкетера выступили вперед. д’Артаньян, напротив, остался за ними; хотя король знал лично Атоса, Портоса и Арамиса, но прошел мимо их, не обратив на них внимания и не сказав ни слова, как будто никогда их не видал. Проходя мимо де-Тревиля, он взглянул на него; но де-Тревиль выдержал этот взгляд с такою твердостью, что король первый отвернулся. Когда его величество прошел в свою комнату, Атос сказал улыбаясь:
– Худо дело, сегодня мы наверное не получим ордена.
– Подождите здесь десять минут, сказал де-Тревиль, – и если я через десять минут не выйду, то ступайте ко мне домой, потому что бесполезно будет ждать дольше.
Молодые люди ждали десять минут, четверть часа, двадцать минут; и как де-Тревиль не возвращался, то они ушли в большом беспокойстве.
Де-Тревиль смело вошел в кабинет короля: его величество был в очень дурном расположении духа; он сидел в кресле и постукивал концом хлыста по сапогу, что не помешало де-Тревилю очень спокойно спросить его о здоровье.
– Плохо, милостивый государь, плохо, отвечал король, – я скучаю.
Это действительно была одна из худших болезней Людовика XIII, в этих случаях он часто подзывал кого-нибудь из придворных и, подведя его к окну, говорил: «будем скучать вместе».
– Как! ваше величество скучаете! сказал де-Тревиль. – Разве вы без удовольствия провели время на охоте?
– Хорошо удовольствие. Нынче все переродилось, и я уж не знаю, дичь ли перестала летать, или собаки потеряли чутьё. Мы преследуем оленя с десятью охотничьими рогами, бегаем за ним шесть часов, и когда он почти пойман, когда Сен-Симон подносил уже рог во рту, чтобы протрубить победу, вдруг вся свора переменяет направление и бросается на годовалого оленя. Увидите, что я должен буду отказаться от охоты за зверями, как отказался от птичьей охоты. Ах, я несчастный король, де-Тревиль, у меня оставался один кречет и он умер третьего дня.
– Действительно, государь, я понимаю ваше отчаяние, это большое несчастие; но у вас, кажется, остается еще достаточное количество соколов и ястребов.
– И ни одного человека чтобы учить их; соколышков больше нет, и я один только знаю охотничье искусство. После меня все будет кончено, будут охотиться с ловушками и западнями. Если б еще у меня было время, чтобы научить других! но, увы, кардинал не дает мне ни минуты покоя, толкует мне об Испании, Австрии, Англии! Ах, да! кстати о кардинале; я не доволен вами, де-Тревиль.
Де-Тревиль ожидал этого нападения. Он хорошо знал короля и понимал, что все эти жалобы служили только предисловием в роде возбуждения, чтобы придать храбрости, и что целью всего этого была именно последняя фраза.
– Чем же я имел несчастие неугодить вашему величеству? сказал де-Тревиль, притворяясь глубоко удивленным.
– Разве вы исполняете как следует обязанность вашу, милостивый государь? продолжал король, не отвечая прямо на вопрос де-Тревиля; – какой же вы капитан мушкетеров, когда они убивают человека, волнуют целый квартал и хотят поджечь Париж, а вы не говорите об этом ни слова? Впрочем, продолжал король, вероятно, я поспешил обвинять вас, без сомнения возмутители уже в тюрьме и вы пришли доложить мне, что суд над ними кончен.
– Государь, спокойно отвечал де-Тревиль, – напротив, я пришел просить у вас суда.
– Против кого? спросил король.
– Против клеветников, сказал де-Тревиль.
– А! вот новость! сказал король. – Не скажете ли вы, что ваши проклятые три мушкетера и ваш беарнский мальчишка не бросились, как бешеные, на бедного Бернажу и не отделали его так, что он, быть может, теперь умирает. Не скажете ли вы, что они потом не осаждали отель герцога ла-Тремуля и не хотели сжечь его, что впрочем не было бы большим несчастием в военное время, потому что это гнездо гугенотов, по в мирное время это дает дурной пример. Скажите, было это все, или нет?
– Кто сочинил вам эту прекрасную повесть, государь? спокойно спросил де-Тревиль.
– Кто сочинил мне эту повесть? кто же если не тот, который бодрствует, когда я сплю, работает, когда я забавляюсь, который ведет дела внутри и вне королевства, во Франции и в Европе!
– Ваше величество, без сомнения, говорите о Боге, скалал де-Тревиль, – потому что только один Бог на столько выше вашего величества.
– Нет, милостивый государь, я говорю об опоре государства, моем единственном служителе, единственном друге, о кардинале.
– Кардинал не папа, государь.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что только папа не ошибается, кардиналы же могут ошибаться.
– Вы хотите сказать, что он меня обманывает, что он изменяет мне. Значит, вы его обвиняете. Признайтесь откровенно, вы обвиняете его?
– Нет, государь; но говоря, что он сам ошибается, я говорю, что ему неверно донесли; что он поспешил обвинить мушкетеров вашего величества, к которым он несправедлив, и что он получил сведения из дурных источников.
– Обвинение было от ла-Тремуля, от самого герцога. Что вы на это скажете?
– Я мог бы отвечать, государь, что это дело до такой степени до него касается, что он не может быть в беспристрастным свидетелем; но напротив того, государь, я знаю Герцога как честного дворянина и поверю ему, только с одним условием.
– С каким?
– Что ваше величество призовете его и спросите сами, без свидетелей, и что я увижусь с вашим величеством тотчас после ухода герцога.
– Хорошо! сказал король, и вы согласитесь с тем, что скажет ла-Тремуль?
– Да, государь.
– Вы признаете его решение?
– Без сомнения.
– И вы подчинитесь удовлетворению, которого он потребует?
– Непременно.
– Ла-Шене! закричал король, ла-Шене!
