Они пробирались через выгоревшие дотла здания, от которых одни стены остались. Порой приходилось лавировать на сохранившихся железобетонных балках, пролегающих ненадежными мостками над глубокими провалами подвалов. От близких разрывов мин и снарядов вздрагивали остовы домов, с уцелевших потолков отваливалась штукатурка и лепные украшения, с крыш слетали плитки черепицы. Случайные пули высекали искры из камня, вокруг шлепались на излете горячие металлические осколки. Где-то звонко хлестали автоматные очереди, гулко бухали винтовки и карабины.
В затишье остановились передохнуть. Сергей прислушался к ожесточенной перестрелке и в раздумье спросил:
— И куда мы премся? Этак запросто и пулю схлопочешь, а с меня и одной за глаза, — и ткнул в щеку, на которой и под сажей виднелся глубокий шрам. — На «Иле» стрелком-радистом летал, с «мессера» влепили, едва язык не перерубили. Потому и перевели в фанерную авиацию. А тебя как в нее угораздило?
— Мой «горбач» немцы сбили, а меня взрывом контузило. Врачи запретили на штурмовиках летать... Слушай, сержант, нам нельзя прохлаждаться. Поляков надо искать, чтоб к Висле дорогу показали.
— А где она, та Висла? Близок локоть, да не дотянешься до него. В тайге я на сто верст в округе любую избушку найду, а здесь сам черт ногу сломит...
И снова перепаханные войной каменные джунгли огромного города. Попытались выбраться на мостовую, но тут же вернулись в теснину загроможденных обрушенными зданиями небольших двориков. Вдоль улиц густыми пчелиными роями резвились тучи пуль.
Груздев помнил о Костином ожоге и при ходьбе рыскал взглядом по сторонам. Желтые с прозеленью листья подорожника он заметил под водосточной трубой. Опрометью бросился к ним и тут-то, у самого лица, в кирпич ударила пуля, осыпала мелкой красной крошкой и, заверещав, срикошетила.
— Баламут несчастный! — не на шутку рассердился Лисовский. — Сунешься еще без спроса, я...
— Под хвост соли насыплешь? Эх, Костя, да я готов до конца войны, в свободное от полетов время, сортиры драить, лишь бы счес быть отсюда подальше... А без подорожника тебе не обойтись.
На уцелевшие от огня и разрушений здания набрели, когда чуть не падали от усталости и уже примирились с мыслью, что развалинам нет ни конца, ни края. Сергею даже подумалось, что без ориентиров они бродят по кругу, как слепая лошадь, и никогда не сумеют вырваться из каменной ловушки. А вышли на узкую улочку, удивились, что она превратилась в своеобразную границу между уничтоженной пожарами и взрывами частью города и сравнительно не тронутыми ожесточенными боями его кварталами.
Обессилев, влезли в первую попавшуюся квартиру. По запущенным комнатам гулял сквозняк, под ногами похрустывало битое оконное стекло, на стенах, под обвалившейся штукатуркой, обнажился красный кирпич.
— Будто Мамай воевал, — негромко заметил Груздев, обводя взглядом переломанную, перековерканную мебель, вывернутые из гнезд паркетные плитки.
Костя сразу опустился животом на тахту, из-под прорванной обивки которой клочьями торчала шерсть, а Сергей пошел по комнатам. Шагал осторожно, по-таежному мягко ступая по полу. В кухне нашел горсть неизвестных ему крупных зерен, заплесневевшие хлебные корочки, пять сморщенных, проросших картофелин. Обрадованный, без опаски сунулся в соседнюю с кухней комнатушку и мигом отпрянул, различив в ее глубине темный человеческий силуэт. Рывком захлопнул дверь и вжался в простенок в ожидании выстрела. Из комнатенки ни шороха, ни звука. И тогда сообразил, что испугался собственного отражения в зеркале.
— Иди сюда, Костя! — позвал он Лисовского. — Погляди, какой здесь водопой.
— Запасливый хозяин, — повеселел лейтенант, — полную ванну воды набрал...
Вдоволь напились, помылись, благо нашелся обмылок. В поваленном на пол гардеробе Сергей отыскал старую, но чистую мужскую шелковую рубашку, разорвал на полосы и, приложив к Костиным ожогам листья подорожника, плотно перебинтовал спину лейтенанта. Лисовский натянул дырявую гимнастерку и примолк, словно прислушиваясь!
— Прохладненько, — довольный, признался он, — и не жжет. А то кожу будто кто на спицы накручивал.
— У меня мать по деревне первая лекарка, — со вздохом проговорил Сергей. — От каждой болячки у нее своя травка. По малолетству я с ней по лугам да тайге шастал, цветочки, ягодки, листики собирал. А подрос — к бате на трактор потянуло. Люблю всякие машины. Днем бы и ночью с ними возился!.. Да ладно, соловья баснями не кормят. Эх, жизнь наша кубекова... Давай хоть зерна погрызем. Не пойму только, откуда такие? Уж больно крупные.
— Это ж кукуруза, — недоверчиво посмотрел на него Костя. — Разве не ел на Украине мамалыгу?
— Я с Ленинградского фронта в Польшу попал, а там откуда кукурузе взяться... Ох и наголодовал я. Жрали, што под руку попадет. Как-то спер банку пушечного сала и слопал. Еле-еле меня в лазарете выходили.
Кукурузные зерна, крепкие как речная галька, они подолгу крушили зубами, перетирали в клейкую массу и медленно сосали, чтобы почувствовать хотя бы видимость сытости. Хлебные корочки размочили в воде, растерли, а болтушку выпили. Лисовский, очищая ножом картофелину, жалел:
— И какие мы с тобой оболтусы. Даже энзе не прихватили, а там шоколад, сало...
— Ша, лейтенант, чужие! — сорванным шепотом предупредил Сергей. Он пробрался к окну, спрятался в простенок и через тюлевую занавеску, чудом уцелевшую на правой половине рамы, наблюдал за двором, в дальнем углу которого появились пятеро мужчин в штатском, но с автоматами под мышками. Груздев тихонько вытянул парабеллум из-за ремня.
— Не стреляй! — подобрался к нему Лисовский. — Кажется, поляки...
— Ближе подпустим — не справимся. У них автоматы, а может, у? гранаты.
— Товажищи! — крикнул лейтенант. — Бардзо прошу...
По окну разом хлестнули автоматы, кухня наполнилась сухой, въедливой, как перец, пылью от сбитой пулями штукатурки.
— Швабы! — послышался громкий голос. — Невзгода, боевники! До бою!
- Ошибка! Обмова! Подождите, мы — русские...
— Москали! Геть, лайдаки... Я зроблю з вас пяль!
— Ничо, дают братья-славяне! — обозлился Сергей.
— Аковцы! — пригнулся Костя. — Они ни русских, ни немцев не признают. Попади им в руки, они не станут чикаться...
— Не высовывайся! — предупредил Сергей и исчез в двери. Костя огляделся, заметил на буфете круглое зеркальце, подполз и снял его. Вернулся к простенку, поднял зеркальце на уровень глаз и убедился, что через него можно наблюдать за неожиданным противником. Стреляли из подъезда наискось. Аковцы прятались за колоннами и выступом стены. Молчание парней их ободрило. Из окна выглянул главарь группы со свисающими ниже подбородка усами и подал команду. С новой силой вспыхнула стрельба. Усатый вскочил на подоконник, словно собрался нырнуть во двор, но пуля выбила из его вскинутой руки автомат, а самого опрокинуло в комнату. Глухо бухнул пистолетный выстрел, другой, кто-то вскрикнул, и стрельба смолкла.
