Я неопределенно пожал плечами. Отвечать не хотелось, но и молчать было нельзя.
– Опала потом, а до того быть ему в великой чести у государя, – туманно ответил я.
– Ну и славно, – мгновенно успокоился Борис и замялся, нерешительно протянув: – Тут у меня просьбишка до тебя есть. Хошь и невелика, да боюсь, не по нраву тебе придется, потому и не ведаю, как сказать, чтоб не изобидеть.
Я насторожился, но потом, выслушав смущенного жениха, вздохнул с облегчением. Оказывается, Борис хотел бы приставить к делу и меня. Вообще, в эти времена на Руси с почетными гостями на свадьбе обращались весьма бесцеремонно, если исходить из мерок двадцать первого века. Чем выше твой титул, чем солиднее положение, тем больше на тебя взвалят обязанностей. И попробуй хозяин этого не сделать – тогда уже сами гости могут обидеться, да не на шутку. А уж «работы» на свадьбе в шестнадцатом веке хватало многим – помимо нескольких дружек со стороны невесты и со стороны жениха, причем дружки были с женами, имелись еще тысяцкие, посаженые отцы и матери – правда, они только в случае если умерли родные мать с отцом, куча свах, ответственные за кику, ответственные за чару и гребень, те, кто будет стелить постель, и еще с десятка два наименований. Кошмар!
Меня Борис поначалу хотел приставить именно к постели, скорее всего, держа в памяти то, что я Вещун, а стало быть, немного колдун. Как я понял, по его мнению, одно непременно связано с другим. Кому же еще проследить за тем, чтоб лихие люди не напустили сглаз или порчу на новобрачных? Разумеется, Константину-фрязину.
Впрямую он этого не сказал, но намек был очевидным. Однако тут я заупрямился. Понимаю, что сейчас это занятие считается почетным, но перед глазами у меня почему-то тут же встала горничная в накрахмаленном переднике и кокетливом чепчике на голове. «С моими волосатыми ногами только в мини-юбке и рассекать», – подумалось мне. Пришлось объяснить, что, как иноземец, я могу в чем-то ошибиться и нечаянно сделать не по обряду. По той же причине мне удалось откреститься и еще от двух его предложений – насчет каравая и вина. Там я и вправду побоялся что-то напутать.
Борис еще немного помялся, но, вспомнив, что совсем недавно он меня изрядно выручил, насмелился сказать открытым текстом. Почти открытым.
– Тут, Константин Юрьич, – в отличие от Никиты Даниловича он с первых дней именовал меня на всякий случай только с «вичем», – вот какое дело. Есть у нас ведуны справные навроде тебя, да мне их зазывать на свадебку – грех великий. К тому же я мыслил, что и одного довольно.
Намек понял. Меня он имеет в виду, кого же еще. Ну-ну.
– А ежели без никого, то тут у меня опаска есть. В жизни оно ведь всякое бывает, так что хотелось бы поостеречься. Мне покойная Аксинья Васильевна не раз наказывала – мол, пуще всего на свете чар бесовских стеречься надобно. Да и Дмитрий Иванович не раз говаривал о кознях диавольских, вот я и помыслил, что ты мне в том подсобишь. – Он замолчал, зардевшись от смущения.
«Ишь ты, прямо тебе девица красная, а не жених, – подумал я, глядя на густой румянец. – Вон у него, оказывается, откуда пошла такая вера во всякие чародейства да в ворожбу. Ну что ж. Ладно. Поможем чем сможем. Тем более, насколько я понимаю, семейная жизнь у тебя будет вполне нормальной, так что винить меня за недогляд тебе не придется».
– Отслужу чем могу, – твердо заверил я его, стараясь не улыбаться. – Вот только для этого посади меня непременно рядом с князем Воротынским.
– Так ты мыслишь, что он… – Его глаза изумленно округлились.
– Не о том ты подумал, – ответил я, прикидывая, как лучше объяснить мой интерес к Михаилу Ивановичу.
Не стану же я ему рассказывать, что нужен он мне исключительно по личным причинам, поскольку, по припомнившимся мне рассказам Висковатого, родная племянница Воротынского вышла замуж за князя Андрея Долгорукого. И как знать, не приходится ли этот князь Маше отцом?
Да помню я, что она замужем. Я ведь как поначалу рассуждал – дай бог ей всяческого благополучия, хоть и не со мной, кучу детишек и воз добра. Вот только не верилось мне в то, что она будет счастлива с другим. Хоть тресни, а не укладывалось в голове, что это возможно. А если она несчастлива, тогда совсем иное дело. Тогда извини-подвинься, как там тебя, Никита Яковля, сын Семенов. Не сумел оценить по заслугам – твои проблемы. Зато я сумею. И неважно, что я сделаю – уведу, украду, заманю, улещу. Все равно она будет моей.
Тем не менее кое-какие угрызения совести я все-таки испытывал. А совсем недавно выяснил и еще кое-что, принципиально меняющее все дело…
Когда я сжигал Валеркины шпаргалки, то предал огню не все. Память памятью, а страховка не помешает. Характеристики знати спалил, запомнив основное, – такое при себе хранить и впрямь опасно, листочек со списком казненных двадцать пятого июля тысяча пятьсот семидесятого года вообще сжег давным-давно, аж до визита к Висковатому. Но еще один, и тоже с фамилиями из поминального царского синодика, все-таки оставил, поскольку в нем перечислялись жертвы последующих лет. Мало ли. А так как и эта бумага потенциально опасна, я еще перед выездом в Кострому дал себе зарок – заучить ее наизусть и сразу после этого тоже в огонь.
Поначалу было не до того – эвон как меня судьба завалила происшествиями да приключениями, только успевай вертеться. Потом и вовсе ферязь, куда был зашит листок, украл остроносый. Теперь, когда моя одежда нашлась, вспомнилась мне, хотя и не сразу, эта подсказка. Что она на месте – особо не верил. Коли этот «Васятка Петров» нащупал мои монеты, так наверняка прихватизировал и список. Однако бумажка оказалась цела. Не добрался он до нее.
Вот я и решил, не дожидаясь очередных катавасий, все выучить наизусть. К тому же времени свободного уйма. Просто девать некуда. И главное – я совершенно никому не нужен.
«Мы чужие на этом празднике жизни», – грустно заметил Остап Бендер Кисе Воробьянинову, когда они блуждали по Пятигорску.
У меня не все так печально, как у великого комбинатора, поскольку на самом празднике я почетный гость, а вот при подготовке к нему и впрямь оказался не у дел. Некуда приткнуть свадебного генерала, некуда его пристроить, нечем занять, ибо хлопот да забот у хозяев выше крыши, но все такие, что фряжскому князю их не предложишь – не с руки. Получается, самое время заняться выполнением обещанного.
А как начал читать – глазам не поверил. Я уж эту бумагу и к свечам поближе подносил, и пять раз по одному и тому же глазами прошелся, прежде чем окончательно убедился – не лгут мои очи, не подсовывают мираж в угоду тайному желанию хозяина.
Но я и тут себе не поверил, решив отложить до утра. Глюк, он если и приходит, то исключительно ночью. Наверное, тоже из разряда нечистой силы. Вдруг у меня все-таки бред? И свет на бумагу будет литься не от свечи – он и приврать может, а дневной. Пускай скуповатый, буднично-прозаический, зато надежный.
