— Вот как? — снова повторил Жан. — Когда?
— В двадцать пятом. Я был в Павии с Фрундсбергом.
— А я был с королем Франциском.
— Наемником?
— Тогда — нет. Тогда я воевал за короля и отечество. Но именно там я сделал первый шаг к тому, чтобы стать наемником. Там меня нанял Фрундсберг.
— Я помню. — Скандинав помолчал, а потом тихо добавил: — Тот ландскнехт, место и меч которого ты получил. Его звали Томас. Он был моим другом.
— Конечно! — сказал Жан. — Ты был тем человеком с мушкетом!
— Да. Я был человеком с мушкетом.
На секунду мысли обоих вернулись в тот день. Французская армия была уничтожена на равнине под Миланом, и во время ее бегства Жана окружил отряд противника. Их палач приблизился, чтобы прикончить безоружного противника, но Жан отнял у него меч и убил его этим мечом. Тогда ему в руки впервые попал меч с тупым концом, и он до сих пор помнил потрясающее чувство: как будто он родился с этим оружием в руке и лишился его в младенчестве. Поражаясь странному ощущению воссоединения, Жан вдруг заметил, что в него собираются выстрелить, и метнул меч в противника с расстояния в двадцать шагов. Тогда он еще не успел привыкнуть к мечу и попал в человека с мушкетом не лезвием, а головкой эфеса, а пуля вошла Жану в шапку.
И вот тот человек снова стоит перед ним.
— Тот удар изменил мою жизнь, — продолжил Хакон. — Я сутки провел без сознания. А потом меня подобрал какой-то швейцарец и взял воевать во Фландрию.
Жан улыбнулся:
— А я, как ты уже сказал, занял место человека, которого убил. Фрундсберг отправил нас в Венгрию драться с турками.
Хакон тоже улыбнулся:
— Я всегда надеялся, что мы снова встретимся.
— Вот как, — в третий раз повторил Жан, протягивая руку за мечом.
Великан не пошевелился:
— Не бойся.
— Мне не страшно, — ответил француз.
— Хорошо. Я не ищу мести. Я наелся ею сполна много лет тому назад.
— А тогда чего ты ищешь? — Рука Жана все еще легко касалась гарды меча.
— Я ищу… выход. Мне показалось, что им станет эта казнь, но я неправильно истолковал знаки. Они говорили, что мой путь изменит какой-то человек. Они говорили о тебе.
— Я не знаю, о чем ты говоришь. Я не командир.
— Однорукий тебя слушается.
— Ну… — Жан посмотрел во двор скотобойни, где Фуггер все еще пытался отнять у Демона куриную тушку, — я кое от чего его спас.
Великан грустно улыбнулся:
— Тогда спаси и меня.
Жан посмотрел на открытое лицо скандинава, на пышные волны золотистых волос и бороды, зеленовато-голубые глаза цвета рек его родины. Это было бесхитростное лицо.
— Как тебя зовут?
— Хакон Хаконсон.
— Ну, тогда слушай, Хакон. Я… в середине приключения. Я принес клятву и верен только ей. Но приключение вполне может оказаться недолгим и закончиться моей смертью не далее как этим вечером.
Скандинав на секунду задумался.
— Мне нравится мысль о приключении, — пророкотал он. — Из приключений рождаются хорошие рассказы. В его конце будет клад с золотом?
— Скорее всего, нет.
— Женщина?
— Женщина — да. Клятва была принесена ей.
— Еще лучше. И — сражение, так ты, кажется, сказал?
— Не говорил. Но сражение будет обязательно. Возможно, их будет много, возможно — только одно, сегодня.
— Тогда я действительно тот, кто тебе нужен. — Хакон опустился на скамью рядом с французом. — Я попрошу тебя об одной-единственной услуге. В обмен на нее я обещаю тебе мою верность, полную и безоговорочную.
— И что это будет?
— Когда я докажу, что достоин, ты расскажешь мне об этой даме и о клятве.
Жан почесал затылок. Он привык действовать в одиночку, а теперь каждый этап пути приносил ему товарищей.
И оба оказались обездоленными. Ну что ж, теперь, похоже, их становится трое. Приключение отверженных.
А потом он вдруг подумал, что, может быть, их появление не имеет к нему никакого отношения. Возможно, это связано с Анной Болейн.
— Ну что ж, — он тряхнул головой. — Обсудим это за трапезой. Хочешь поесть?
— Да, — ответил Хакон, — было бы недурно. Только не курятину.
Оба рассмеялись. После такого дня смех пришелся очень кстати, поэтому они не переставали хохотать довольно долго.
Через два часа Жан встретился со своим клиентом — и обнаружил человека, совершенно не готового умереть. Но причины для этого оказались не вполне обычными.
— А! Ну да, палач…
Граф де Шинон едва взглянул на Жана, а потом указал на молодого человека, сидевшего напротив него:
— Граф де Вальме особо опасный противник в ройял. Прошу меня простить: я должен пристально за ним наблюдать. Понимаете?
Он сбросил карту, которую тут же торжествующе подхватил его соперник.
Жан внимательно посмотрел на де Шинона. Тому нет и восемнадцати, а из-за попытки отрастить бородку и усы он выглядит еще более юным. Черные волосы подстрижены не так коротко, как принято при дворе короля Франциска, — возможно, потому что они на редкость густые и блестящие. Бирюзовый берет расшит драгоценными камнями, страусовое перо, которое идет по всему краю, заканчивается золотым наконечником. Наряд на графе ослепительный, в стиле швейцарцев-наемников, который так охотно подхватила аристократия: черно-белый полосатый камзол из атласа, расшитый золотом. На рукавах из той же материи огромные пуфы, в разрезы которых продернута белая тафта. Поверх надет ярко-малиновый жилет, полки которого соединены только на талии, а на груди далеко расходятся, создавая желаемый эффект мощной грудной клетки. Ноги обтягивают чулки, ослепляющие контрастными цветами и причудливыми узорами. К счастью, плащ юнца из ярко-бирюзового шелка лежал рядом с ним на столе: если бы к костюму прибавить и его, то зрелище стало бы поистине невыносимым.
Разглядывая нового клиента, который был поглощен карточной игрой, Жан подумал:
«В нем не чувствуется никакого религиозного фанатизма, никакого отблеска скорого мученичества. Наверное, его еретичество связано с той привлекательностью, которую юные находят в бунте».
Однако в графе ощущалось что-то еще — в его раскрасневшемся от вина лице, в увлеченности игрой. Жан привык к браваде своих благородных клиентов, привык видеть, как отвергают самую мысль о смерти те, кто считает себя слишком молодым, слишком красивым и слишком влиятельным, чтобы умереть. Иногда такое настроение сохранялось до той минуты, как они опускались на колени перед самой казнью. Тем не менее прежде Жану всегда удавалось проникнуть даже за самую прочную маску и разглядеть под ней подлинный страх. А граф де Шинон был совершенно лишен этого страха!
