Я ответил, что мне, быть может, никогда не удастся забрать с кладбища слоновую кость, так как черные кенда могут помешать мне в этом.
— Нет, баас, — ответил он, — теперь, когда Джана убит, черные кенда оттуда уйдут. Я знаю это, я знаю это.
Потом он начал бредить о наших прежних приключениях до тех пор, пока перед самым концом рассудок снова не вернулся к нему.
— Баас, — сказал он, — вождь Мавово назвал меня Светом Во Мраке. Когда баас тоже вступит во Мрак, пусть он поищет этот свет. Он будет сиять около бааса. Теперь я понял, что хотел сказать покойный отец бааса, когда говорил о любви. Это то, что я чувствую к баасу.
После этого Ханс умер с улыбкой на своем морщинистом лице.
Я плакал.
Мне не много остается рассказать об этой экспедиции, хотя я не сомневаюсь, что Регнолл при желании мог бы написать целый интересный том относительно многого, чего я едва коснулся, так как ограничивался только историей наших приключений. Например, о сходстве центральноафриканского культа Дитяти и Хранительницы с египетским культом Гора и Изиды, от которого, несомненно, произошел первый. Дальнейшее наше путешествие через пустыню до Красного моря было весьма интересным. Но мне надоело описывать путешествия, так же, как и совершать их.
После смерти Ханса бодрость покинула меня.
Мы похоронили его в почетном месте, перед воротами второго двора храма, где он убил Джану.
Когда земля начала засыпать его маленькое желтое лицо, я почувствовал, будто половина моего прошлого осталась с ним в этой могиле.
Бедный старый Ханс! Где я найду другого такого человека, как ты? Где я найду столько любви, которой было переполнено твое странное сердце?
Ханс был совершенно прав относительно черных кенда. Они покинули свою землю, вероятно в поисках пищи, но куда ушли — не знаю, да и не интересовался.
Они были порядочными головорезами, но в то же время превосходными бойцами.
Что с ними сталось — для меня было безразлично.
Одно могу сказать: огромная их доля никуда не переселилась, так как свыше трех тысяч их было предано земле белыми кенда, для чего весьма пригодились вырытых нами для обороны ямы и рвы.
Наши потери составляли пятьсот три человека, включая умерших от ран.
Джана был зарыт в том месте, где пал, в нескольких футах от убившего его Ханса.
Мы были не в силах перенести его труп в другое место.
Я всегда сожалел, что не произвел точного измерения этого животного, бывшего, я полагаю, самым большим слоном в мире.
Я видел его мельком на следующее утро, когда он был столкнут в огромную яму вместе с останками царя Симбы.
Я обнаружил, что все раны, за исключением уколов копьями, были причинены ему пулями Ханса.
Я просил белых кенда подарить мне оба огромных клыка, которым, я думаю, по объему и весу не было равных во всей Африке, хотя один из них был надломлен. Но в этом мне было отказано.
Белые кенда хотели сохранить их вместе с цепями и хоботом как память о победе над богом своих врагов.
Прежде чем зарыть Джану в землю, они топорами отрубили ему хобот и клыки.
По сильной истертости его зубов я сделал вывод, что это животное было очень старым, но насколько — трудно сказать.
Это все, что я могу сказать о Джане.
Белые кенда во всех отношениях строго сдержали свои обещания.
В странной, полурелигиозной церемонии, при которой я не присутствовал, леди Регнолл была освобождена от высокой должности Хранительницы, хотя я думаю, что жрецы, насколько могли, собрали все обломки слоновой кости и сохранили в кувшине в святилище.
После этого прислужницы сняли с нее одеяние, о весьма древнем происхождении которого, кроме Харута, я думаю, никто из белых кенда не имел представления. Потом, одетая в туземное платье, она была передана Регноллу.
С этого времени с нею, как и с нами, обращались, как с чужестранной гостьей.
Однако ей было позволено поселиться со своим мужем в том же самом доме, который она занимала в продолжение своего необыкновенного плена.
После битвы в течение нескольких дней я был совершенно без сил.
Остальные три недели я был занят различными делами и, между прочим, поездкой с Харутом в город Симбы.
Мы отправились туда лишь после того, как удостоверились через наших лазутчиков, что черные кенда действительно ушли куда-то на юго-запад, где, приблизительно в трехстах милях от их прежнего города, по слухам, находились плодородные незанятые земли.
С особенным чувством я снова проезжал по знакомой местности и еще раз увидел согнувшееся от ветра дерево со следами клыков Джаны, на ветвях которого мы с Хансом нашли себе убежище от ярости этого чудовища.
Перейдя реку, теперь совсем обмелевшую, я ехал по наклонной равнине, через которую мы мчались, спасая свою жизнь, и достиг печального озера и кладбища слонов.
Здесь ничто не изменилось.
Та же горка, истоптанная ногами Джаны, на которой он имел обыкновение стоять. Те же скалы, за которыми я пытался укрыться, и недалеко от них куча человеческих костей, принадлежавших несчастному Маруту. Мы похоронили их на том же месте, где они лежали. Со всех лежавших кругом скелетов слонов мы забрали сколько могли слоновой кости, нагрузив ею около пятидесяти верблюдов.
Конечно, здесь ее было значительно больше, но много клыков, пролежав на этом месте долгое время, было попорчено солнцем и непогодой и потому не имело почти никакой ценности.
Отправив слоновую кость в город Дитяти, который был снова восстановлен, мы лесом поехали в город Симбы, для безопасности выслав вперед разведчиков.
Он действительно был полностью оставлен.
Никогда я не видел места, имевшего более пустынный вид.
Черные кенда оставили его таким же, как он был. Только на алтаре, находившемся на рыночной площади, где были принесены в жертву трое несчастных белых кенда, лежала куча трупов тех воинов, которые умерли от ран во время отступления.
Двери домов были открыты. В них было оставлено большое количество домашней утвари, которую черные кенда не могли забрать с собой.
Мы нашли много копий и другого оружия, владельцы которого были убиты и теперь не нуждались в нем.
За исключением нескольких умиравших от голода собак и шакалов, в городе не осталось ни одного живого существа.
Пустота города производила впечатление даже большее, чем кладбище слонов у уединенного озера.
— Проклятие Дитяти сделало свое дело, — мрачно сказал Харут. — Сперва буря и голод, потом война, бегство и разорение.
