— Клянусь Исмаилом, — прохрипел свалившийся в яму Молиар, — вы поистине гостеприимны и воспитанны, если так вежливо принимаете в своем доме несчастного путешественника, попавшего в столь затруднительное положение. Ассалам алейкум!
Он высвободился из рук Пир Карам-шаха, молитвенно погладил себя по лицу и важно сказал:
— Боже правый, никогда не лишнее прочитать молитву. — И, стараясь разглядеть в сумраке выражение лица Пир Карам-шаха, после некоторого раздумья столь же глубокомысленно добавил:
— Особенно не зная, когда ниточка, именуемая жизнью, оборвется. Гм! Гм! Чтоб рта и глаз злосчастного царька коснулась нечистая сила, чтоб ему морду скривило. За одно слово упрека нас в яму бросил. Держит при себе гогов и магогов вот с такими ножами. Пырнут в живот — и прощай, уважаемый купец Молиар, жизнь. А тут, боже правый, плов выдают, господин ваше превосходительство? Самое время обедать!
Не похоже было, что Молиар особенно подавлен тем, что с ним произошло. Он шутил. Даже при скудном свете, брезжущем из дыры наверху, можно было разгля-деть, что его обрюзгшая физиономия все время кривится в иронической какой-то улыбке. Его словно забавляла вся эта история.
Он побрел вдоль стенок. Сначала он прихрамывал, затем заспешил и живо обежал яму несколько раз, собрал немного соломы посуше в ворох и уселся по-турецки.
— Ну-с, во имя аллаха милостивого, милосердного, устроились. Что человеку, доброму мусульманину, нужно? Горло ему не порвали гоги и магоги его величества, и то хорошо, боже правый! В темноте лишь белели белки его плутоватых глаз. Он всё время заговаривал таким тоном, точно вызывал собеседника на спор. Однако Пир Карам-шах молчал. Ему меньше всего хотелось разговаривать с «проклятым азиатом», ублюдком, «мятежником», посмевшим мутить «чертовых туземцев». Пределом унижения было оказаться в зиндане вместе с «подобной личностью».
Да, слишком часто попадался Молиар на его дороге. Назойливо лез на глаза. И только явное ничтожество его, леность, глупость, выпиравшие из всех дел и поступков, заставляли думать, что на него не стоит тратить времени. История с пись-мом Ибрагимбека к Далай Ламе заставила было Пир Карам-шаха задуматься. Но выяснилось, что торгаш выполнял лишь роль случайного посыльного.
Призыв Молиара на джирге к неповиновению прозвучал неожиданно. Теперь вождю вождей пришло в голову: «Что-то слишком часто наведывался этот торгаш в Мастудж. Какие у него могут быть дела?»
А Молиар не переставал болтать:
— О поклонник идола Карахана! О возносящий молитву Ага Хану! Проклятый ты царь-царишко, заигрывающий с Макатом, поклоняющийся солнцу и огню, язычник, отбивающий поклоны золотому истукану! Ох, страшноликий пожиратель правоверных!
Молиар замолчал, ожидая, что Пир Карам-шах задаст ему вопрос. Не дождавшись, он тяжело вздохнул.
— Кто бы мог подумать? Такое коварство!
Пир Карам-шах молчал. Он не слушал, занятый своими мыслями.
— А? Вы что-то изволили сказать, ваше превосходительство? Все мы поверили словам, вылезшим из козлиной пасти. А? Мы доверились царю. Мы оберегали его. Мы снаряжали караван его хитрости за свои денежки. Мы теряли здоровье и золото... Ох! И что же? Он обманул всех. Он осмелился бросить ваше превосходительство в гнусную тюрьму. Он воспользовался нашим благорасположением, горел жадным огнем, дышал тщеславием, готовый душить, высасывать кровь, брызгать ядом. Угрожая нам, он подбил нас на мятежную хулу против благодетелей народа — инглизов. Он воспользовался нашей доверчивостью. И вот нам награда! Бросил нас в яму. Боже правый — вредный сорняк вырубают под корень.
Многословная речь Молиара не вывела Пир Карам-шаха из оцепенения. Да и гроша ломаного не стоят такие лживые слова. Он по-прежнему стоял, неподвижно застыв посреди зиндана и подняв лицо к отверстию. Он словно ждал чего-то.
— И вы ждете от неё чего-то? — воскликнул Молиар.
Хитрец рассчитал правильно. Пир Карам-шах встрепенулся.
— От неё? — вырвалось у него.
— Вот именно.
— Кого ты имеешь в виду, раб?
Молиар вполне мог обидеться, но соблазн поразить возобладал. И он торжественно воскликнул:
— Белая Змея!
— Белая Змея? Опять!
— Да, в Мастудже она решает и повелевает, завязывает и развязывает. И, боже правый, если она узнает, что наделал этот убЛюдок — царь камней, она разгневается и повелит немедля выпустить нас.
Безразличие, оцепенение, сковывавшее мозг, сознание бессилия, опустошенность от провала всех планов, полная безнадежность сменились у Пир Карам-шаха слепым страхом. Да, если вмешалась женщина, дело плохо. До сих пор внезапный мятеж мастуджских старейшин можно было объяснить просто вспыхнувшей в уга-ре мести ненавистью, проснувшимися животными инстинктами. Чем угодно. В та-ком случае оставалась ещё надежда найти способ устранить причину, устрашить угрозами, запугать жестокой карой, наконец, соблазнить, посулить выкуп. Чуть маячил какой-то просвет.
Когда-то давно Пир Карам-шах попал «в лапы животных инстинктов». Много лет назад его вот так же бросили в турецкую тюрьму, отвратительную нору с грязью, вонью, клещами...
Именно с той ямы на берегах Евфрата началось его знакомство с «изнанкой восточной экзотики», с настоящими азиатами, и он окунулся до ушей в интриги, опасности и стихию дикости.
На строительстве железной дороги в Месопотамии немецкие концессионеры при попустительстве турецкого губернатора довели эксплуатацию рабочих арабов и курдов до немыслимых пределов, создали невыносимые условия. Конкурировавшие с немцами англичане решили подорвать позиции концессии и «вступились» за строителей, погибавших от недоедания, гнилых продуктов, тухлой воды. Эту «высокую миссию» возложили на Томаса Эдуарда Лоуренса, тогда ещё молодого, неопытного, не растерявшего романтических иллюзий ученого-археолога. Но едва он, знающий местные языки, вступил в прямой контакт со строителями, как немцы натравили па него фанатиков. «Заступника» избили, полиция вырвала его из рук толпы и посадила на замок. Но конфликт ликвидировали быстро. Местные власти освободили его из-под ареста, отвели в баню, извинились, оправдались интригами германской фирмы. Денежная компенсация, возмещение убытков, извинения — в общем, все быстро уладилось. Тогда Пир Карам-шах испытывал и неудобства и мучения очень непродолжительные. Он не успел даже испугаться. Он был слишком уверен в могуществе Британии. Своей Британии!
Он понял, что лишь отчаяние может заставить туземца поднять руку на белого человека. От белого человека зависит вовремя предотвратить подобную опасную вспышку, во всяком случае найти способ отвести от себя удар. И до сих пор ему всегда удавалось это даже в условиях крайней опасности.
