— Так-так… — неопределенно произнес Осадчий. — Ну хорошо. Можете быть свободными…
Мы покинули кабинет.
Теперь следует рассказать о том, что произошло в промежутке времени между нашим разговором с Безродным в райотделении и докладом у начальника управления.
Когда мы уже сели в "газик", чтобы отправиться на вокзал, Дим-Димыч решил заглянуть к Кульковой и уточнить ее показания о Мигалкине. Я, хотя и не без сопротивления, согласился. В доме на Старолужской улице мы пробыли ровно столько, сколько потребовалось, чтобы задать Кульковой два вопроса и получить на них ответы. На первый вопрос Дим-Димыча, когда и в какое время суток Мигалкин предупредил ее о том, что доставит ей квартирантов, Кулькова, подумав немного, ответила: "Произошло это двенадцатого февраля утром, примерно между девятью и десятью часами". На второй вопрос, кто может подтвердить этот факт, Кулькова заявила: "Об этом лучше всего спросить самого Мигалкина". Она была еще в постели и не может сказать, кто видел его входящим в дом.
Дим-Димыч приказал шоферу везти нас в автохозяйство. Мигалкина там не оказалось. Дежурный нарядчик дал нам домашний адрес Мигалкина, и мы отправились к нему на квартиру.
Наш визит его нисколько не смутил, и я отметил про себя, что так может вести себя человек с большой выдержкой или абсолютно не чувствующий за собой никакой вины.
— Где вы были двенадцатого февраля утром? — спросил Дим-Димыч.
— Утром? — переспросил Мигалкин. — В шесть часов или немного раньше я выехал на своей трехтонке в совхоз имени Куйбышева и вернулся в город, когда уже стемнело. В хозяйстве мне передали телефонограмму директора с приказом получить груз Гутапсбыта. Не заезжая домой, я перекусил у механика и поехал на станцию.
— А до совхоза далеко? — поинтересовался я.
— Двадцать восемь километров.
— Что же вы делали там весь день?
Мигалкин охотно объяснил. Автобаза взяла у совхоза мотор на капитальный ремонт. После ремонта мотор обкатали на стенде, отвезли и помогли установить на полуторку. Все это заняло немало времени…
Мигалкин отлично понимал, что наши вопросы вызваны не простым любопытством. И когда возникла необходимость подтверждения этих сведений, он улыбнулся, надел шапку, пальто и сказал:
— Поедемте… Сейчас вам все станет ясно.
Через несколько минут машина подвезла нас к приземистому рубленому домику, засыпанному до самых окон снегом.
Как только мы вышли из "газика", огромный, свирепого вида пес с хриплым лаем заметался по небольшому дворику.
Из дома вышел пожилой седоголовый мужчина с отвисшими, как у Тараса Шевченко, усами и направился к машине.
— Это наш механик и секретарь парторганизации товарищ Омельченко, — сказал Мигалкин. — Задайте ему тот вопрос, который вы задали мне.
— Прошу, заходите, — пригласил нас Омельченко. — Иди прочь, Шавка! — прикрикнул он на собаку. — Черт тебя мордует…
— Спасибо, мы торопимся на поезд, — пояснил Дим-Димыч. — Вы нам нужны на одну секунду…
Омельченко загнал пса в сени дома и вышел уже в шапке и полушубке, накинутом на плечи.
— Просим прощенья за неожиданный визит и беспокойство, — обратился Дим-Димыч к Омельченко. — Нас интересует маленькая подробность: где весь день двенадцатого февраля был ваш шофер товарищ Мигалкин?
— Двенадцатого февраля? В воскресенье?
— Совершенно верно.
Омельченко посмотрел с некоторым недоумением на Мигалкина:
— А чего же вы не спросите его?
Мигалкин усмехнулся:
— Так, видно, надо, Сергей Харитонович…
Омельченко покачал головой и, извлекая из кармана кисет с табаком, сказал:
— Он был в совхозе. Со мной вместе, в совхозе. Мотор мы туда возили и устанавливали на машину. Это вас устроит?
— Вполне, Сергей Харитонович, — проговорил Дим-Димыч.
— А в котором часу вы туда выехали? — поинтересовался я.
— От моей избы отъехали ровно в шесть…
Мы тепло распрощались с симпатичным механиком. Я хотел было сделать то же самое с Мигалкиным, но Дим-Димыч взял его под руку и повел к "газику".
— Вас не затруднит, — начал Дим-Димыч, — выполнить одно наше поручение?
— Если оно в моих силах, я к вашим услугам, — ответил Мигалкин.
— Конечно, в ваших силах. Вы не меньше нас заинтересованы в том, чтобы отыскать таинственного ночного пассажира…
— Ах, вот в чем дело! — закивал Мигалкин. — Слушаю вас…
Поручение было довольно хлопотливым. Надо было выяснить, чьи машины и куда именно выходили из города тринадцатого и четырнадцатого февраля и не воспользовался ли услугами одной из них ночной гость Кульковой.
Потом Дим-Димыч спросил Мигалкина:
— Омельченко знает о происшествии на Старолужской?
— Хм… Об этом знает весь город…
— А знает Омельченко, что мужчину и женщину к Кульковой доставили вы?
— Да! — твердо ответил Мигалкин. — Я сам сказал ему.
— Тогда попросите своего механика помочь вам.
— Понимаю… Разобьемся в лепешку…
Когда мы простились с Мигалкиным и направились к машине, Дим-Димыч сказал:
— Ну?
— Чего тебе?
— Прав я был относительно алиби?
— Получается, так… А почему ты не дал хотя бы адреса своего Мигалкину? Ведь он мог бы написать или телеграмму дать…
Дим-Димыч вздохнул:
— Боюсь, что Геннадий лишит его этой возможности. Но за Мигалкина это сделает Омельченко. Можешь быть в этом уверен.
24 февраля 1939 г. (пятница)
Минула неделя. Я и Дим-Димыч опять едем в тот же райцентр и по тому же самому делу.
Почему и как это произошло? Безродный арестовал не только Мигалкина, но и Кулькову. Этого следовало ожидать: пытаясь запутать Мигалкина, Кулькова, естественно, не могла не запутать себя.
Районный прокурор выразил протест и довел до сведения областного прокурора… И колесо закрутилось…
Если бы Безродный располагал откровенными признаниями арестованных, или убедительными показаниями свидетелей, или, наконец, неопровержимыми документальными уликами, вещественными доказательствами, то любой прокурор, как человек государственный и заинтересованный в разоблачении и пресечении зла, мог бы в какой-то мере оправдать его действия, понять необходимость срочных мер и связанное с этим нарушение уголовно-процессуальных норм. Беда же заключалась в том, что Безродный не располагал ничем Кулькова, категорически отвергая обвинение в убийстве, заявила, однако, что была предупреждена Мигалкиным. На очной ставке Кулькова изменила свои показания и сказала, что Мигалкин посетил ее не утром, а вечером. Мигалкин, конечно, не признавал себя виновным. Следствие окончательно зашло в тупик, а настоящий преступник в это время разгуливал на свободе.
