— Это вам так не сойдет! — вспылил Пир Карам-шах.— Я и без бальзама обойдусь. Я белый человек и не дрогну. Куда идти?
— Вы меня не поняли, — едва заметно подняв свои белесые брови, сказал доктор Бадма. — Мы пришли увезти вас из, этого неподходящего места.
— Радостные вести, сахиб! — захихикал тюремщик. — Оченй радостные, кхи-кхи! Не найдется ли на вашей одежде маленькой золотой пуговички?
— Прочь, господин жадности, — небрежным жестом отстранил старикашку Сахиб Джелял. — Умри, раб! А вас, господин Пир Карам-шах, прошу последовать за нами.
— Что, наконец, происходит? — Пир Карам-шах поднялся, стряхивая с одежды соломинки.
— А то, что вот господин доктор Бадма узнал от господина Молиара о вашем бедственном положении. Мы, ваши друзья, возмутились и...
— Но царь... может спохватиться.
— Что царь... Сломалась арба — лентяю дрова. Вы знаетез здесь, в Мастудже, все решает не Гулам Шо.
— Эта фантастическая особа? Белая Змея?
— Быть может. Но одно ясно. Вам надо немедля отсюда бежать.
Во тьме ночи Пир Карам-шах тайно, воровски покинул Мастудж. Ни один огонёк не мигнул в домах на горе Рыба. Надрывно лаяли хором, подвывая по-волчьи на звезды, мастуджские собаки. Стучали копыта коней по крутым каменистым улочкам.
Рядом с конем вождя вождей в темноте маячила фигура шедшего пешком господина Кхи-кхи. Он слезливо постанывал:
— С вас, сахиб, суюнчи! Одну лишь пуговицу, господин! Волшебную пуговицу!
Впереди и сзади, судя по звону подков, ехали всадники. Белели огромные чалмы. «Белуджи!» — мелькнула догадка. Пир Карам-шах видел много раз телохранителей Сахиба Джеляла, хорошо знал их нрав. И то, что они сейчас здесь, ничуть не радовало его. Но что оставалось делать? Он был свободен, конь его рвался вперёд, горячился; по такому знакомому фырканью, мягкой ходе, своеобразной манере скрежетать зубами по железу удил Пир Карам-шах узнал, что он едет на своем арабском скакуне. Значит, и коня ему вернули! Это успокаивало. Но куда они едут? И тут во неуловимым почти приметам, по звездам и чуть белевшей в чёрном своде небес вершине Тирадж Мир он с облегчением понял — его везут в ближнее селение Hypкала. А там его верные люди. С каждой минутой Пир Карам-шах чувствовал себя увереннее.
Но горечь, вызванная событиями последних дней, не смягчалась. Совсем недавно он, вождь вождей, делатель королей, сан когда-то прозванный «некоронованным королем Дамаска и арабов, верховным проконсулом Британии на Востоке», въезжая в селение Мастудж торжественно, как и надлежало господину, властелину горной страны. У крайних домов селения, спешившись, встречали его сам Гулам Шо, царь Мастуджа, и весь его двор. В царском дворце-сарае он, Пир Карам-шах, принимал посольства государств Востока и Запада. Он решал судьбы стран и, быть может, вопросы мировой политики.
Здесь, во дворце, слепленном из саманной глины и неотесанных каменных глыб, Пир Карам-шах лепил своими руками Бадахшано-Тибетскую империю. Здесь он разрабатывал планы завоевания Туркестана и, сидя на пыльной раздерганной кошме, окруженный верными людьми, замышлял стереть с географической карты мира самое понятие СССР.
Он мнил себя диктатором, великим завоевателем Александром Македонским, Чингисханом, Аттилой Тамерланом, итальянским дуче Бенито Муссолини, азиатским Наполеоном... Ему представлялось и во сне и наяву, что он — знаменитый Томас Эдуард Лоуренс — всесилен, что в его власти бросить все могущественные силы против большевиков: армии стран Антанты, русских белогвардейских генералов, японских самураев, чанкайшистов, бухарского эмира, туркестанскую эмиграцию, басмачество, калтаманов Джунаида, Тибет, Афганистан, персидского шаха, всю Англо-Индийскую колониальную империю с сотнями тысяч сипаев, артиллерией, аэропланами, золотом, пуштунскими вооруженными до зубов племенами. Всё он держал в своих руках, все положил на чашку весов истории, весь азиатский Восток с его деспотиями, исламом, индуизмом, буддизмом, феодалами, раджами. Перед ним пресмыкались, ему поклонялись, ради него проливали кровь, безропотно умирали. Он раздавал милости, делал королей, распоряжался миллионами жизней.
И вот теперь, трусливо спасая жизнь, словно базарный вор, вождь вождей бежит из захудалого селения, захудалой столицы никудышного царства, которое не стоит и плевка властителя душ. Бежит без оглядки. События обрушились на него, втоптали в грязь, раздавили.
Его начинало что-то душить... Он бежит, чтобы не погибнуть жалко, глупо. Благородный человек умирает сражаясь. А он бежит. Он ничего не знает, не понимает. Он великий, всемирно известный Лоуренс, игрушка в руках какой-то Белой Змеи, каких-то непонятных, неясных сил, вставших из недр гор. И он ничего не знает... Щепка в потоке... Ему ничего не говорят. Его торопят: «Скорее! Скорее!»
И тут еще от его коня не отстает этот жалкий плут Кхи-кхи, еще вчера грозный распорядитель жизнью и смертью, один своим зловещим видом напоминавший о виселице. Кхи-кхи вцепился в Пир Карам-шала дрожащей рукой, дергает стремя и гнусно шепелявит: «Пуговичку, одну пуговичку!» И такого он, белый человек, боялся, и перед таким ничтожеством он дрожал за свою жизнь! Вот ударить его каблуком в лицо. Каблуком, каблуком! И тут же поймал себя на мысли: «Нельзя... Нельзя поднимать шум».
Тряской рысцой бегут лошади. Звенят подковы. Шлепают по щебенке подошвы калош. Господин Кхи-кхи все ноет и ноет про пуговицу. Бренчат во тьме удила. Молчат спутники.
В селении, там, на горе, лают хором собаки. В хижинах ни огонька, ни искорки. И Пир Карам-шах думает: «Мастуджцы спят. Хорошо! Забились в холодные норы и спят». Да, они не видят его бегства... постыдного бегства. Крадучись, он уползает по горным тропам. Уползает, потому что боится за свою жизнь...
Долго в полнейшей тьме они спускались куда-то вниз. Подковы скрежетали по камням, высекая синие искры. И вдруг ночной чистый воздух наполнился сладким, отталкивающим запахом тления. Он делался всё гуще, сильнее, отвратительнее. Он перехватывал горло, не давал дышать. И Пир Карам-шах не выдержал, спросил тихо:
— Что это? Откуда вонь?
— Кхи-кхи! — послышался кашель старика, и рука его задергала ремень стремени. — Воняют так, пахнут ваши, господин. Пахнут и храбрые воины и трусы одинаково, кхи-кхи... мертвые... Ваши гурки тут под обрывом... с того дня... Как упали, так и лежат ваши... Некому предать погребению, едят их шакалы... Или вы слезете с коня и закопаете в могилы, кхи-кхи?
Кровь прилила к голове. Застучало в висках. Его воины, его гурки! Смелые, великолепные, гранатовощёкие... лежат на камнях. Нелепая, ужасная смерть... А он и забыл о них. Быстро он забыл своих сподвижников... созидателей великой империи... И надо же, случайная тропинка так беспощадно, жутко привела сюда под утёс. И несколько футов каменистой тропы и трупного запаха еще раз напомнили о тщете всех замыслов.
