— Здесь нет людей. А там гепарды, живые. Два ручных зверя. Прислал читральский низам... Взятка, чтобы я попросила за него у Ага Хана. Какой-то проступок и серьезный. Но с гепардами осторожней, кто их знает. То смирно мурлыкают, то шипят и огрызаются. А глазищи! Ночью снятся.
Зеленые, светившиеся фонариками глаза гепардов тоже не нравились доктору Бадме. Но он не отвёл взгляда и не отводил в течение всей беседы.
— Такой вид у кошечек, точно подслушивают и все понимают, — пробормотал доктор.
— Тут все подслушивают. Но по-французски не понимают — никто, решительно никто, говорите, что угодно. Но хоть изредка произносите хоть два-три слова по-персидски или по-узбекски. А теперь вот посмотрите. Что вы скажете? — Она пододвинула доктору изящно запечатанный свиток и уже громче проговорила: — Пощупайте мне пульс. Не правда ли, ускоренный. Ах, доктор, у меня, вероятно, жар, настоящая горячка. У меня ужасно голова болит... Да разверните же свиток. Тут есть от чего голове разболеться. Доктор, милый, дайте мне такого лекарства, чтобы душу успокоить и чтобы головную боль унять... Замбарак, Гульаин, что вам тут нужно? Я сказала: не заходите, пока не позову... — Последние слова относились к девушкам-горянкам, непонятно как оказавшимся за большущим, облицованным пластинками цветной жести сундуком. — Убирайтесь, вы мешаете доктору лечить меня! — Моника тихо продолжала: — Такие преданные подружки, и, быть может, тут все такие — уже точат ножики... Помогите, доктор! Меня убьют! — Она схватила руку Бадмы и прильнула к ней щекой.
В ужасном волнении девушка развернула свиток и протянула доктору:
— Картинка? Та миниатюра?
— Смотрите! Смотрите! Это знак... её знак! Приговор! Это от той... от Гвендолен! О, она подает весть... Напоминает о себе!
Доктор знал о миниатюре из «Бабур-намэ» — Моника уже нашла случай и рассказала ему о страшной детали старинного рисунка средневекового художника, который изобразил с натуралистическим искусством момент, когда гаремные служители с равнодушными тупыми лицами хладнокровно отрезают головы гаремным красавицам в крепости Менге в момент штурма её войсками Бабура.
Бадма помрачнел. Он не стал разуверять расстроенную Монику, что это простое совпадение. Он слишком хорошо знал и мисс Гвендолен и методы Англо-Ин-дийского департамента. Одно было загадочно, зачем понадобилось англичанке предостерегать девушку, настораживать её? Гораздо проще было бы нанести удар неожиданно и так устранить её. Или мисс Гвендолен ещё рассчитывала запугать невесту Живого Бога и заставить её служить британским планам? Вероятно, Ага Хан и не подозревал, что делает в Мастудже его именем его божественная невеста. Но не исключено также, что Живой Бог втайне рассчитывал руками Моники проводить независимо от Англо-Индийского департамента свою самостоятельную политику.
И в том и в другом случае Моника была жертвой. И что ей грозила опасность, и смертельная притом, не вызывало сомнений.
— Как к тебе попала эта картинка? — спросил, поморщившись, доктор Бадма.
— Привез гонец из Хасанабада. Вы знаете — гонцы с подарками приезжают чуть ли не ежедневно. Этот — его зовут Бхат, раджпут,— он приезжает не первый раз. Отчаянный. С ним моя мегера-домоправительница отсылает донесения... Ездит в любую погоду. Он привёз молитву на бумажке, серебряную банку с варень-ем из мадждадийя, семицветный сосуд для благовоний. Ну и эту... эту гадость...
— Ты... ты ела варенье? — спросил доктор Бадма. В тоне его прозвучал такой испуг, что Моника с чувством признательности посмотрела на него и живо заметила:
— О, нет. Я посмотрела на картинку, и мне сделалось нехорошо. И я подумала... Но вы думаете?
— Сейчас можно ждать чего угодно.—Бадма осторожно повертел и баночку и семицветный сосуд, открыл и то и другое и осторожно понюхал.— Да, слишком много неприятностей натворила господам англичанам в Мастудже госпожа Белая Змея, чтобы они там у себя, в пешаверском бунгало, могли спать спокойно, да и Ага Хан...
— Нет, нет. Старичок ни при чем... Он очарован и... и меня лелеет и балует. Он не способен на такое... злодейство.
— Предположим. Но мы в Азии, да еще древней, а здесь и не такое возможно... — Он постучал пальцами по миниатюре, и она с легким шелестом, похожим на шипение, свернулась в тугой свиток. — Где тот, кто привез все это? Как могла попасть в подарки эта штука?
— Где Бхат? Он из рода Ага Хана, то есть из его касты. Он уже пять раз в холод и вьюгу приезжал. Бхат безропотный, верный пёс Ага Хана.
— Дай-ка мне молитву твоего старичка... достопочтенного твоего нареченно-го.
Протянув сложенный листочек, Моника покраснела.
— Вы... вы меня упрекаете.
— Шучу... шучу. Гм... Очень интересно! А ты читала молитву?
— Нет, я присылаемых им молитв не читаю. Я плохо разбираю урду. Я ещё не выучила...
— А вот в эту молитву надо было хоть заглянуть. Здесь не только на урду, здесь и на обыкновенном английском есть приписочка. И приятный женский почерк!
— Где? Где?
Внизу под текстом молитвы имелась приписка:
«Девочка, не заносись в своем величии. Ты вышла из послушания. Вспомни истину — враг без головы лучше, а красавица без головы хранит верность».
— Боже, это она! Мисс Гвендолен. Я пропала!
— Женский почерк, — заметил сухо Бадма. — Ясно теперь, это не твой старичок! Прикажи позвать гонца. Допроси его. Сделай так, чтобы я слышал.
Моника ударила в гонг. Вбежали прислужницы.
— Поставьте там ширму. Великий доктор займётся в покое и тишине изготовлением лекарств. А вы приведите сюда усатого раджпута, гонца, посланца всесвятейшего моего жениха и повелителя.
Когда гонец Бхат, крепкий, широкогрудый раджпут, с почти черным лицом и длиннейшими усами был введен в приемную залу, там уже все изменилось. Горели светильники, пламя которых плескалось в жемчугах и самоцветах ладакских занавесов и японских лаковых ширм, отражаясь в зеркалах и сосудах. Невеста Живого Бога исчезла. Бхат не удостоился её лицезреть. Он слышал лишь её голос. «Серебряные колокольчики не звонят так нежно», — уверял он слуг после аудиенции. Бхата все так очаровало и ослепило, что он совсем не помнил, какие вопросы ему задавала Белая Змея. Но отвечал он с обстоятельностью, присущей человеку неграмотному, но добросовестному.
«В Хасанабаде вручили мне дары — мадждадийя — новое варенье, благовония в семицветном сосуде и молитву. Доехал я до Пешавера, слез. Закинул переметную суму на плечо и пошел в караван-сарай, где у меня всегда прикармливается кашмирская лошадка. Хороша она на перевалах да крутых тропах. Иду, значит, но тут шасть ко мне полицейские и отвели в английское бунгало с белыми колоннами. Посреди тенистого сада стоит. Там беловолосая английская бегим посмотрела дары Живого Бога, добавила свиток с печатью и сказала: «Бхат, я вижу тебя насквозь, до самого донышка твоей души. Ты поедешь, как тебе повелел Ага Хан, в Мастудж с дарами, но иди не к Белой Змее, а найди там-то и там-то человека по имени Ширмат. Он скажет, что тебе надо делать. Повинуйся ему во всем. Послушание — награда. Ослушание — гибель».
