Король Филипп был высоким и красивым мужчиной в полном расцвете лет и природных сил. Он немного располнел, вернее сказать, раздался вширь, приобретя какой-то особенный мужской шарм самца-завоевателя. От него исходили какие-то неведомые ароматы или импульсы, вкупе с его историями о похождениях и «постельных» подвигах, заставлявшие трепетать женские и девичьи сердца. Средневековье, с его строгими взглядами на супружество, принижало и искусственно уничтожало само понятие «женщина». Многие мужья, что не редкость и в наше время, смотрели на своих жен, как на простой и бездушный предмет, мало заботясь о красоте и силе отношений между ними.
В головах рыцарства, грязного и дикого, малограмотного и грубого сердцем, еще не укладывалось понятие «победы» над женщиной посредством ума, красивых слов, поступков и жестов. Обычное насилие, похищение «выгодных» невест часто приводили к долгим и многолетним войнам, смахивающим на итальянские вендетты. Если жених был беден, он мог без зазрения совести жениться на страшной уродине, хромой, кривой. Она могла быть вообще дурочкой. Лишь бы за ней предложили хороший кусок в виде земель, замков и титулов. О красавицах вообще разговор был особый, тут уже отцы размышляли над тем, как бы «дешевле» продать свой «товар», получив при этом выгоду в политическом и военном смыслах.
Но, как только эта красавица выходила замуж, и ее не обходила стороной участь грубого и, частенько, безразличного отношения к ней, ее молодости, уму и красоте.
Женщины Средних Веков, как и любые другие женщины, хотели, томились и искали красоту, любовь, чуткие ухаживания. Они ждали радость любви, любви всепоглощающей, способной завести ее в глубины чувств, способной толкать ее на преступления, измены и предательства к нелюбимому супругу. Они ждали настоящей, страстной, жгучей, чувственной любви.
Филипп Французский, пожалуй, одним из первых понял, что грозный, грязный, вонючий и страшный образ мужчины-самца вряд ли способен пробудить чувства любви у женщины, разве только у какой-нибудь полусумасшедшей или морально испорченной.
Его покойная мать, Анна Киевская, дочь известного русского «короля-князя» Ярослава Мудрого, вместе со своими пристрастиями и привычками принесла на землю Франции страсть к красоте, чистоте, благоуханию и свежести. Да, «восточные» княжества, покоренные скандинавскими норманнами, вместе с христианской религией впитали в себя и некоторые, чисто восточные, традиции. Среди некоторых восточных традиций был «культ» чистоты тела, который культивировался и в Древнем Риме, но, с приходом варваров, был постепенно утрачен и практически позабыт. Культ чистоты, с использованием благовоний, посещением бань или мылен еще широко использовался в Византии и арабском Востоке. Но Запад Европы, дикий Запад Европы, уже позабыл о нем.
Полагаю, что мало эстетизма вызывает вид грязного, нечесаного и вонючего мужчины, видящего воду только во время преодоления рек на конях или вплавь, иногда слегка вытиравшего пальцы влажными полотенцами. Об особенностях «ароматов», источавшихся их телом или запахом изо рта лучше вообще умолчать.
Так вот, Филипп с раннего детства полюбил одну из «странных», как говорили франки, причуд его матери Анны – любовь к ваннам, чистоте и благовониям. Анна, к великому раздражению двух ее супругов – один из которых был королем Франции Генрихом Первым, а второй – графом де Валуа, тратила безумные деньги на обустройство бассейнов, мылен и покупку благовоний. Правда, ее супругам нравились ароматы, исходившие от Анны Киевской, но они раздражались, когда видели суммы счетов, представляемых к уплате из их казны византийскими или мусульманскими купцами.
Филипп восстановил многие купальни, заброшенные или поломанные после смерти его матери, требовал соблюдение чистоты от своих подданных, тратил турские ливры на покупку масел, благовоний, ароматического мыла, привозимого из Византии или Испанских эмиратов. Его волосы всегда были чисто вымыты, расчесаны и подстрижены, одежда прекрасно сшита и подогнана по фигуре. Все это, казалось, возвышало короля над его вассалами, грубыми, грязными рыцарями одиннадцатого века.
Филипп, ко всему прочему, слыл достаточно образованным человеком для своего времени. Он бегло читал и говорил на латыни и по-гречески, франкских диалектах, читал и понимал язык германцев. Король Франции знал множество песен и стихов, причем, не грубой и военной рифмы, а утонченных переводов греческих, римских и арабских поэтов. Когда король Франции был в прекрасном расположении духа, что случалось с ним частенько, он являлся «душой» компании или самым желанным рассказчиком на званом обеде или ужине. Множество женских сердец трепетало, услышав проникновенные стихи, декламируемые королем. Его статная фигура, светлые и густые волосы, приятный голос, способный, если надо, грозно призывать на бой врага, вместе с ходившими о нем историями «амурных» побед, покоряли многие женские сердца.
Частенько можно было увидеть короля Филиппа, тайно пробирающимся в замок к прекрасной даме, ночью влезавшего на высокие балконы, за портьерами которых трепетали в предвкушении чувственной и страстной ночи женские и девичьи сердца.
Но, чем больше и чаще Филипп «побеждал» в сердечных битвах, тем мрачнее, циничнее и пустее становилось его сердце. Оно, если это уместно сравнить, покрывалось «коростой», твердело, сохло и умирало. Король старался найти свою единственную любовь. Любовь, способную, разом, перевернуть всю его жизнь, весь его внутренний мир, раскрасить его яркими и сочными красками жизни, страсти и чувств.
И, «призрак любви» не покидал его, заставляя с каждой новой встречей думать, что именно она – любовь. Любовь истинная, плотская и духовная, многогранная и простая…
Сегодня, 22 мая 1091 года, король Франции Филипп ехал в замок Шинон в гости к графу Фульку де Анжу по прозвищу «Глотка». Граф Фульк отмечал день рождения своего младшего сына Фулька Молодого, которому исполнился годик. Множество знатных соседей было приглашено графом на эти празднества.
Среди приглашенных гостей, это очень радовало Филиппа, был и сосед Фулька де Анжу, грозный герцог Аквитании и граф Пуату Гильом Песенник. О, этот человек достоин отдельного рассказа.
Филипп и Гильом Песенник, как-то сразу, практически не зная друг друга, сдружились между собой. Их знакомство было «шапочным», можно сказать – заочным. Гильом Песенник присутствовал на коронации Филиппа и похоронах его отца, посвятил несколько проникновенных сирвент Анне Киевской, чью былую красоту он не мог обойти стороной. Амурные подвиги Гильома Песенника во многом были схожи с «проделками» молодого короля Филиппа Французского, что тоже было удивительным.
Они оба были людьми, мягко говоря, не укладывающимися ни в какие рамки того времени. Их распутство превосходило всякую меру снисхождения строгой католической веры. Гильом Аквитанский, правда, обвораживал всех блеском своей личности, своими громкими подвигами в войне с испанскими сарацинами, более богатыми, обширными и значимыми владениями, нежели у короля Филиппа. К тому же, Гильом и Филипп были практически одного возраста – Гильом был старше короля Франции на каких-нибудь пять лет.
Филипп подъезжал к замку Шинон вместе с внушительным эскортом. Это подобало его титулу и, одновременно, служило прекрасной защитой на случай какого-либо непредвиденного осложнения в дороге. Вместе с королем ехал его младший брат Гуго де Вермандуа, его кузен Оттон – герцог Бургундии, граф Гильом не Невер и виконт Эд-Эрпен де Бурж со своими рыцарями и баронами. Они ехали медленно, частенько останавливаясь на привалы, сопровождавшиеся обильными возлияниями. Настроение было превосходным, погода – просто прелесть.
Король много шутил, смеша своих попутчиков веселыми историями. Рыцари частенько, еле удерживались в седлах от смеха, настолько сочны, выразительны и смешны были рассказы короля Филиппа.
Позади большой группы всадников ехал на спокойной лошадке юный принц Людовик де Франс, которому исполнилось одиннадцать лет. Мальчик сильно подрос, обогнав своих сверстников в росте, силе и сноровке. Мало знавшие его истинный возраст, частенько давали принцу лет тринадцать или четырнадцать. Филипп уже подумывал о том, чтобы отдать юного Людовика в «обучение» какому-нибудь знатному, но проверенному, графу или союзнику. Выбор Филиппа колебался между графами Фландрии, Невера или Понтьё, бывшими его верными подданными и кузенами.
