Маркиз молча проглотил пренебрежение к своим словам. Однако Жана де Норвиля, который подошел, красивый и обаятельный, как всегда, он встретил по-другому:
— Мы с вами можем обойтись без любезностей, мсье. Добрых людей, которые ошибаются, я жалею, но негодяев, сбивающих их с толку, я ненавижу. Возвращайтесь-ка лучше в Англию или в Савойю; в любом другом месте вам будет безопаснее, чем во Франции.
На губах де Норвиля появилась бледная улыбка.
— Если вы пророк, монсеньор, то, может, было бы мудрее подумать о своих собственных делах…
— Ага! — воскликнул маркиз, отвечая в том же тоне. — Братец Лис, какой у тебя длинный хвост!
И отвернулся.
После того как отъезжающим гостям подали вина и хлеба, чтобы они дотянули до позднего завтрака где-нибудь по дороге, Блез наконец услышал приговор.
Как требовал обычай, он преклонил на прощание колено перед отцом и матерью; но Антуан де Лальер отступил назад.
— Мсье, — произнес он резким и четким голосом, — вы избрали путь, противоположный моему, так что, если мы встретимся снова, то встретимся врагами. Вам доставляет удовольствие поддерживать тирана и покидать своего природного господина, когда он нуждается в вашей поддержке. Осмелюсь предположить, что вы рассчитываете получить от этого выгоду — приспособленцы часто выгадывают, — но, так это или иначе, вы больше не один из нас. Если бы вы оставались у себя в гарнизоне, вас можно было бы извинить. Но вы приехали сюда. Вы видели, что ваш отец и ваши друзья готовятся рискнуть всем ради благородного дела, которое должно было стать и вашим. И вы не решились поступить, как подобает мужчине. Что ж, в таком случае вы не смеете вернуться сюда, пока я жив. Это вам понятно?
Столь велик был гнев Антуана, что он произнес свой приговор публично, посреди двора. Столь велика была общая привязанность к Блезу, что все, за исключением разве что де Норвиля и нескольких самых ярых приверженцев Бурбона, выглядели ошеломленными и подавленными. Рене и Пьер, которые ничего не знали о происшедшем за ужином, были потрясены так, словно земля разверзлась перед ними. Старые домашние слуги качали головой и перешептывались. Мадам де Лальер побледнела.
На этот раз Блезу было нетрудно взглянуть отцу в глаза.
— Я не приспособленец и не трус, — ответил он, — и вы это знаете. Вы совершили горькую несправедливость, назвав меня так. Будьте уверены, господин отец мой, что я понимаю ваше желание.
— Антуан, — вмешался маркиз, — не будь же слепым дураком!
Щеки Антуана залила ещё более густая краска гнева.
— С вашего позволения, я сам буду судьей своему сыну. Довольно с нас ваших советов. Вас принимали здесь лишь по долгу старой дружбы. Но этот долг уже уплачен.
Маркиз улыбнулся:
— Вот ещё глупости! Молю Бога, чтобы он остудил тебе голову, Антуан, ибо ему одному это под силу.
Он повернулся к Констанс де Лальер.
— Прощайте, госпожа моя и добрейший друг мой. Да пошлет вам Господь долгие и счастливые годы!
И, кивнув пажу, державшему под уздцы мула, поднялся в седло.
Блез поцеловал Рене, обменялся пристальным взглядом со старшим братом и ещё раз поднес к губам руку матери. Ее глаза послали ему прощальное благословение. Потом вскочил на коня и последовал за де Сюрси через ворота замка, ни разу не оглянувшись назад.
Пьер де ла Барр ехал последним в небольшой кавалькаде, он сидел, полуобернувшись в седле и держа шляпу в руке, пока дорога не нырнула в низину, скрыв все позади.
Антуан де Лальер зашагал в дом. Там и нашла его жена через несколько минут; он сидел на скамье в большом зале. Голова его поникла, и он не поднял глаз на супругу. Ей показалось, что со вчерашнего вечера он постарел на много лет.
В это утро Франсуа-Ведун засел у обочины дороги — неподалеку от деревни Лальер, однако в таком месте, чтобы его наверняка не было видно от последнего дома; засел и стал ждать. Здесь начинался лес, растянувшийся почти до самого Роана, что в пяти лигах отсюда. Из своего убежища между корнями большого дуба сьер Франсуа отлично мог наблюдать за дорогой и, завтракая половиной вчерашней лепешки, он время от времени поглядывал в сторону деревни.
Наверное, для ведунов способность держать глаза и уши открытыми и складывать все, что удается узнать, по кусочкам в законченную картину, важнее знания заклинаний и даже союза с самим Сатаной. Сьер Франсуа обладал таким даром — и благодаря ему сделал себе состояние, став лучшим предсказателем будущего во всем Форе.
Он мог бы носить посох из мушмулы толстым концом вниз как символ своего призвания, резать черных кур в полночь на перекрестке дорог, водить компанию с волками или владеть волшебным браслетом из кожи угря; но все эти штучки — ерунда и побрякушки. Главным его достоянием был острый ум.
Проведя прошлый вечер в сельском трактире, он узнал о событиях в замке чуть ли не в ту же минуту, когда они произошли, ибо новости о том, что случалось в замке, смаковались с особым удовольствием, и слуги де Лальеров, разнося их, прибавляли себе значительности.
Вот таким образом сьер Франсуа узнал о застольном споре и о стычке с де Вернеем ещё до того, как в замке погасили огни. После этого ему потребовалось немного — достаточно было узнать, что де Верней и его друзья в сопровождении слуг перед рассветом проехали через деревню и, не жалея коней, помчались в сторону Роана. Природная смекалка и накопленное с годами знание рода людского подсказали остальное. Теперь у него появился шанс подзаработать — и одновременно расплатиться по одному старому счету.
Счет этот он носил у себя на лице — шрам от плетки, который оставил однажды де Верней, когда колдун недостаточно расторопно убрался с его пути на большой дороге. Сьер Франсуа по сей день ненавидел за это скота-помещика. С другой стороны, если он кого и любил, так это Блеза де Лальера. Однако нынешним утром главное место в его мыслях занимали не ненависть и не любовь. Прежде всего он рассчитывал на то, что его догадка насчет де Вернея стоит золотой монеты.
Прошло уже два часа после восхода солнца, когда на дороге наконец показался маркиз де Воль во главе своей свиты. Сьер Франсуа смог рассмотреть всю колонну прежде, чем она поравнялась с ним: впереди ехал маркиз на верховом муле, за ним Блез и его стрелок, потом двое господ — духовного звания, судя по виду; за ними следовали трое молодых пажей на «гран-шво» — крупных конях, предназначенных для боя или парада и принадлежащих де Сюрси и двоим кавалеристам, и шестеро верховых слуг; замыкала колонну группа лакеев и конюхов с вьючными мулами.
Для такой большой компании все держались непривычно тихо, и по мрачным лицам маркиза и Блеза сьер Франсуа смог догадаться, что прощание в замке было не из приятных. Однако он встревожился, когда маркиз, не доезжая до его укрытия, вдруг натянул поводья и подал знак остановиться. Потом, очевидно, стал о чем-то совещаться с Блезом и де ла Барром.
