Появление бледно-оранжевого диска восходящего солнца обрадовало Бабура, ибо по нему он мог ориентироваться. Юноша знал, что если будет держаться к солнцу спиной, то в конечном счете выйдет к цитадели Тимура. Похоже, так оно и было. По мере его продвижения, улицы становились шире, дома больше и наряднее. Теперь путь его лежал мимо бань со стенами, украшенными мозаикой с цветочным или геометрическим орнаментом, увенчанных куполами мечетей и отделанных богатой резьбой медресе, где учили молитвам и премудрости.
В нем всколыхнулась гордость за предка, создавшего столь прекрасный город. Когда он взойдет на трон Самарканда, на здешних рынках снова воцарится изобилие фруктов и овощей из садов и огородов, окружающих город. Воздух снова наполнится ароматами кухонь и пекарен. Люди, благополучные и процветающие, будут славить его имя. И как во времена Тимура, сюда будут стекаться все, кого Аллах наградил талантом: поэты, художники, ученые со всего мира.
Представляя себе все это великолепие, Бабур мечтательно закрыл глаза.
— С дороги, мальчишка!
Грезы прервал основательный пинок в зад. Бабур непроизвольно потянулся к поясу, за оружием, которого у него не было, а когда развернулся, то увидел двух воинов, в изумрудно-зеленых, цвета знамени Самарканда, кушаках.
Места, чтобы пройти, было более чем предостаточно, однако ему, вдобавок к пинку, ткнули под ребра тупым концом копья. Он отлетел к стене, а городские стражники, гогоча, прошли мимо.
Бабур уставился им вслед сузившимися от ярости, немигающими глазами, но, к счастью, никто из них и не подумал оглянуться на оборванца. Как только они свернули за угол, он двинулся следом, сообразив, что, скорее всего, они-то и выведут его к Кок-Сараю. Поспешая за ними, но благоразумно держась на почтительном расстоянии, он вскоре обнаружил, что вокруг теперь почти не видно нищих, зато полным-полно воинов: одни явно заступали на дежурство, другие, напротив, возвращались в казармы, отстояв караул на городских стенах. Наученный горьким опытом, он теперь старался держаться от них подальше, прижимаясь при их приближении к стенам, ныряя в дверные проемы или за кучи мусора. Наконец впереди замаячили высокие стены самого сердца города, могучей крепости Кок-Сарай, возведенной по приказу самого Тимура.
«Это мой дворец», — подумал Бабур, непроизвольно нащупав и сжав в кулаке кольцо великого предка.
От мечтаний его оторвал топот ног по каменным плитам: воинский отряд возвращался в цитадель. Держась поодаль, Бабур пригляделся к бойцам, их оружию и снаряжению. Высокие, мускулистые, они выглядели настоящими воинами: никаких признаков недоедания не наблюдалось. И все носили яркие зеленые кушаки. Интересно, сколько платит им визирь за их верность?
Неожиданно тяжелая рука легла на его плечо. Бабур попытался вырваться, но хватка была железной. Ему не оставалось ничего другого, кроме как повернуться.
— Привет. Вот уж не ожидал увидеть тебя в Самарканде так скоро. Осада еще не кончилась.
Бабур охнул.
— Байсангар!
В последний раз он видел этого человека в Фергане, когда тот преподнес ему окровавленное кольцо Тимура.
— Ты слишком неосмотрителен. Я следую за тобой уже полчаса.
Бабур опустил глаза. У него так пересохло во рту, что трудно было вымолвить хоть слово.
То, что он увидел, заставило его охнуть снова. Хотя Байсангар крепко держал его левой рукой, его правая болталась вдоль туловища и заканчивалась культей.
Байсангар проследил за его взглядом.
— Это кара за то, что я выполнил последний приказ твоего дяди и передал тебе кольцо Тимура. Мог бы лишиться и головы, но великий визирь решил, что она еще пригодится — послужит делу защиты Самарканда.
Пытаясь унять бешеное сердцебиение, юноша огляделся, высматривая путь к спасению, но оказалось, что за ним наблюдает группа воинов: должно быть, их заинтересовало, о чем однорукий командир может толковать с деревенским оборванцем. Если он вырвется и побежит, они схватят его через секунду.
— Ну, и что теперь? — спросил Бабур, неожиданно обретя голос.
— Все очень просто. Если я передам тебя великому визирю, мое будущее обеспечено: я проведу остаток дней в роскоши и неге, в великолепном дворце с плещущими фонтанами, дворце, в окружении услужливых красавиц. — Байсангар заглянул ему в глаза. — Но жизнь не так проста. Твой дядя был хорошим правителем и стоил того, чтобы я выполнил его последний приказ, чем бы это для меня ни обернулось. Визирь не просто искалечил меня, он еще и унизил меня, поправ мою честь. Если ты обещаешь мне его голову, я отдам тебе Самарканд.
Глаза Бабура вспыхнули.
— Даю тебе свое слово. Слово правителя, в чьих жилах течет кровь Тимура.
— Повелитель, — тихо произнес Байсангар и едва заметно, так, чтобы никто не мог ничего заподозрить, склонил голову.
В сумерках Бабур, рядом с которым стоял Вазир-хан, обратился к отборному отряду, готовому выступить пешком из лагеря. Люди были досыта накормлены, их острые клинки смазаны маслом, за спины заброшены обтянутые кожей круглые, деревянные щиты. Сначала им предстояло проследовать тем же путем, каким прошел ночью Бабур, вдоль потока, а потом затаиться и ждать сигнала у ворот Чахарраха, караул у которых возглавлял Байсангар и которые поклялся открыть перед ними.
— Братья по оружию, нынче ночью мы отправляемся навстречу нашей судьбе. Так наполним же наши сердца воинской доблестью и призовем всю решимость: не только отвагу, необходимую в сече, которой, я знаю, все вы обладаете, но стойкость и терпение, необходимые, чтобы неслышно пройти вдоль потока, а потом затаиться и неизвестно как долго ждать сигнала к атаке. Каждый из нас должен помнить, что он в ответе за жизни своих товарищей. Если кто-то по глупости, нетерпению или еще какой причине даст обнаружить свое местоположение, то выдаст всех нас. Я еще юн, но знаю, что сумею исполнить свой долг. Можете ли вы поклясться мне, что вы все тоже готовы к этому?
— Да, повелитель, — дружным хором ответили бойцы.
Не тратя больше слов, Бабур приказал отряду выступать, и они, построившись в колонну по два, двинулись вдоль берега в сгущавшуюся тьму. Колонна держалась как можно ближе к воде, где воинов скрывали от взглядов камыш и обрамлявший русло густой ивняк. Они уже проделали около четверти пути, когда шедший впереди боец неожиданно зашелся в кашле, который показался Бабуру громким, словно лай растревоженной караульной собаки. Однако со стороны Самарканда никакого шевеления и звуков не последовало. Воин закашлялся снова, кажется, еще громче, и продолжалось это хоть на самом деле и не больше минуты, но в глазах Бабура — целую вечность. Но и теперь единственным звуком, вторившим кашлю, был надоедливый, тонкий писк комаров, с упоением атаковавших все неприкрытые участки тела.
