Вдобавок дышать этим спертым, зловонным воздухом становилось все труднее, и он прибавил ходу, считая шаги — десять, двадцать, тридцать. По его прикидкам, через шестьсот шагов он должен был оказаться под городской стеной, но как далеко в глубь города уходит подземный ход, у него не было ни малейшего представления. Он старался не сбиться со счета — девяносто, сто… Пот струился по его лбу, попадая в рот, и он морщился, смахивая языком соленые капельки. Сто пятьдесят…
Теперь проход сделался пошире, настолько, что здесь, пожалуй, разминулись бы два человека. Бабур зашагал быстрее, чуть ли не припустил бегом. Четыреста…
Он замер: это звук или ему почудилось? Нет, никакой ошибки, низкие мужские голоса, хриплый смех. Неожиданно проход впереди озарился оранжевым светом, так что Бабур смог разглядеть грубую кладку стен и, главное, увидеть, что в нескольких локтях впереди он резко сворачивает налево. Голоса зазвучали громче, отдаваясь эхом в замкнутом пространстве. Через несколько мгновений их обладатели должны были появиться из-за поворота, и тогда они бы его увидели. Чуть ли не рыдая от досады, Бабур повернулся, бросился назад, во тьму, и затаился, вжавшись в стенную нишу. Но вскоре голоса смолкли: похоже, караульные не собирались проверять подземный ход на всем его протяжении. Юноша позволил себе мрачно усмехнуться: хорошо, что здесь на страже не бойцы Вазир-хана. Ни один из них не допустил бы такой оплошности, зная, что командир, проведав о подобном небрежении, спустит с него шкуру.
Бабур ждал. Его вновь окружали лишь тишина и тьма. Через некоторое время он позволил себе дышать глубже, а потом снова двинулся вперед. Счет шагам был, разумеется, потерян, но теперь и так было ясно, что он находится близ городских стен. Свернув налево, юноша продолжил путь и всего через несколько минут увидел, что впереди забрезжил бледный свет. Не оранжевый отблеск факельного огня, а холодное свечение, исходящее от луны и звезд.
Утерев тыльной стороной ладони пот со лба, он медленно продолжил путь, прижимаясь спиной к стене — на случай, если в отверстие заглянет караульный с наложенной на тетиву стрелой, чтобы как можно меньшая часть его тела могла превратиться в мишень. Однако впереди не было никого и ничего, кроме тишины. Похоже, весь город спал. Света было достаточно, чтобы он смог рассмотреть свою мокрую, грязную одежду и руки. Да уж, за Тимурида его точно не примут, а вот таких оборванцев, мечтающих о корке черствого хлеба, в городе, надо думать, хоть пруд пруди.
Тоннель закончился большим, круглым колодцем с несколькими дюймами застоявшейся воды на дне. Подняв глаза, Бабур увидел над головой четко очерченный круг звездного неба и начал медленно карабкаться вверх по стене, в которую были вбиты служившие опорой для рук и ног металлические колышки. И сколько, интересно, здесь таких потайных ходов? Неудивительно, что врагам до сих пор удавалось быть в курсе всех его самых секретных планов: они, как крысы, выползали из города по тоннелям, вызнавали в его лагере, что могли, и возвращались назад с ценными сведениями. «Но сейчас, — подумал Бабур, — настал мой черед. Теперь я — крыса». Уцепившись за край окружавшего колодец каменного парапета, он выбрался наружу и тут же припустил к тени. Оказалось, ход вывел его во двор, пустой, если не считать двух тощих собак, спавших в лунном свете: Бабур слышал их дыхание и видел, как колышутся их бока. Да уж, прекрасный способ для наследника Тимура объявиться в столице великого предка: грязным, оборванным, в компании облезлых дворняг.
Но прежде всего нужно было выяснить, где именно он находится, а для этого затаиться и дождаться, когда появятся люди, глядишь, можно будет смешаться с толпой. Оглядевшись, он нашел у стены стопку циновок — это было то, что нужно. Юноша забрался под них, постаравшись укрыть себя ими со всех сторон.
«Я в Самарканде! — успел подумать он, перед тем как его окончательно сморило от изнеможения. — В Самарканде!»
И провалился в сон.
«Это мое место! Убирайся отсюда, вонючий щенок!»
Разбуженный бранью, Бабур вытаращился, всматриваясь между циновками. Двор, выглядевший всего пару часов назад таким пустынным, теперь был полон народу: в свете занимавшегося утра, люди, похоже, готовились развернуть торг. Голос, вырвавший его из сна, принадлежал высокому, худощавому старику в темной, запыленной одежде. Отвоевав себе местечко, он уселся на корточки и стал вытаскивать из карманов не больно-то свежего вида луковицы.
Бабур осторожно выбрался из своего укрытия. Вокруг него убогого вида людишки выкладывали на тряпицы свой, такой же жалкий, товар, вроде проросшей моркови или сморщенной редиски. Немолодая женщина, не особо беспокоясь о том, чтобы прикрывать морщинистое лицо, с таким видом, будто готовила к погребению тело усопшего, выложила крысиную тушку. Впрочем, еще больше, чем торговцев, здесь толпилось зевак: у них не было ни товара на продажу, ни денег, дабы хоть что-то купить. Только и оставалось, что бросать на снедь голодные взгляды.
Бабур с удивлением понял, что люди в городе голодают. Конечно, длившаяся не один месяц осада не могла не истощить здешние закрома, но чтобы так… Его внимание привлек младенческий плач: молодая женщина, слишком истощенная, чтобы кормить дитя грудью, с отчаянием в глазах, смочила уголок вуали в воде и сунула ребенку в жадно открытый ротик.
— А этим, в цитадели, все нипочем! — проворчал старик и сердито плюнул, едва не угодив на свою кучку из семи луковиц. — Они там хоть много лет просидят, с набитыми животами да на шелковых подушках. Где, спрашивается, справедливость?
— Замолчи, старик, а то из-за тебя всем нам несдобровать. Все будет так, как сказал великий визирь. Настанет зима, и враги уберутся восвояси, как в прошлый раз.
— Ну, уберутся, а потом что? Опять подати повысят, чтобы отблагодарить визиря! Этого вороватого сукина сына! Так ведь ему и того мало, он падок на наших жен и дочерей. Гарем у него вдвое больше, чем был у последнего эмира, да упокоится его душа в раю. Люди говорят, ему подавай трех женщин на ночь.
— Да уймись ты, старик, тебе-то что переживать? На твоих рябых, жену да дочку, не то что визирь, а даже возбужденный козел не позарится, — съязвил кто-то в толпе.
Старик возвысил сердитый голос в защиту красоты своих женщин, а Бабур, ускользнув с площади, выбрался в боковой проулок. Двигаясь по городу, он повсюду видел одно и то же: истощенные, осунувшиеся лица, голодные глаза, усталость и безразличие, как будто из людей выкачали все их жизненные силы. Его внимание привлекла беззубая старуха, прижимавшая к себе, как младенца, дохлую кошку. Вспомнились увиденные ночью собаки: оставалось лишь подивиться тому, как их до сих пор не съели.
