Эммануэль вздрогнул и понял, что требования Блиды будут чудовищно велики.
Слова и смех Блиды так поразили Эммануэля, что на него нашел как бы столбняк, и он имел вид человека, пробудившегося после кошмара;
Блида продолжала:
– Однако, мой милый, я не прошу тебя быть великодушным и еще менее снисходительным, я просто прошу тебя не притворяться дураком. Ты предлагаешь мне десять тысяч франков взамен письма, которое может разрушить твое счастье, оттолкнуть от тебя твою жену и навсегда уронить тебя в глазах света! Ты попросту сумасшедший или дурак, если ведешь дела твоих избирателей так же, как свои собственные, и я искренно сожалею о коллегии, которая дала тебе образование.
Насмешки Блиды вызвали краску негодования у Эммануэля.
– Однако сколько же тебе надо? – спросил он.
– Прежде чем назначить цифру, – ответила Блида, – я поговорю с тобою о существе, которое я очень люблю.
– О ком это?
– Увидишь. Дело идет о моем сыне.
– О твоем сыне?
– Черт возьми, мой друг, ведь ты отлично знаешь, что у меня есть сын, сын, для которого его отец не сделал и никогда не сделает того, что сделал твой для тебя.
– Вот как? – надменно проронил Эммануэль.
– Ты сердишься? Но ты не прав? А что если этот сын твой?
– Это выдумка!
– Ну, что ж! Теперь я хочу подумать о своем сыне.
– Почему?
– Ты глуп, мой милый! Да попросту потому, что я хочу, чтобы ты обеспечил его будущее.
– А, вот оно что!
– Слушай: у меня не выходит из головы история моей старинной подруги Аврелии.
– Кто такая эта Аврелия?
– Одна добрая толстушка, судьбу которой обеспечил бретонский дворянин. О, Господи! Ведь она не была добродетельна, уверяю тебя, а была даже порядочно… легкомысленна; но у нее был сын. Добрый дворянин был богат, любил ребенка и женился на Аврелии.
Эммануэль расхохотался.
– Я полагаю, – сказал он, – что ты не льстишь себя подобными надеждами относительно меня?
– Нет, я не думаю занять место госпожи маркизы, но у меня другой расчет…
– А, послушаем!
– С меня вполне достаточно, если у моего сына будет майорат.
Эммануэль отшатнулся пораженный.
– Хорошенький маленький майорат, приносящий двадцать пять тысяч ливров годового дохода.
Эммануэль пожал плечами.
– Ты с ума сошла! – вскричал он.
– Честолюбива, быть может. А что с ума сошла – право нет.
– И этот… майорат?
– Я даю тебе неделю на то, чтобы приобрести его; – сказала Блида. – Даже миллионеру надо дать время обернуться со своим капиталом.
– Пятьсот тысяч франков! – проговорил ошеломленный Эммануэль. – Но это невозможно! Это приданое одной из моих дочерей.
– Ну, что ж, мой милый, я уверена, что твоя жена даст мне эти деньги.
– Молчи! Молчи! – вскричал Эммануэль. – Я запрещаю тебе произносить имя моей жены!
Блида поклонилась.
– Но ведь твое требование не серьезно? – продолжал Эммануэль.
– Напротив, совершенно серьезно.
– Ты хочешь пятьсот тысяч франков?
– Для моего сына.
– Но…
– Подумай.
– Хорошо, – сердито пробормотал Эммануэль, – я подумаю.
– В твоем распоряжении целая неделя.
– И если… я соглашусь?
– В тот день, когда все формальности будут соблюдены, ты получишь письмо полковника.
– А если я откажу?
– Тогда, быть может, твоя жена окажется более щедрой, чем ты.
Эммануэль встал; ужасная мысль мелькнула у него в голове.
«Я здесь один, – сказал он себе. – Один с этой женщиной, в мрачном доме, среди отдаленного квартала; если схвачу ее за горло и задушу, то буду спасен…»
И он взглядом смерил с головы до ног Блиду, под влиянием этой ужасной мысли.
Блида, казалось, прочла его мысль в его глазах, потому что она сказала ему:
– Уж не хочешь ли ты убить меня? Берегись! Письма здесь нет, оно уже не в моих руках… Если ты меня убьешь, то завтра оно очутится в руках королевского прокурора.
Эммануэль вздрогнул, и его уже поднятые было руки беспомощно упали.
– Ну, мой милый, – продолжала Блида, – будь благоразумен, не сердись и не выходи из себя, это бесполезно.
Поезжай лучше домой и подумай. В твоем распоряжении целая неделя.
– Ты права, – сказал Эммануэль. – Мы еще увидимся. Он взял шляпу, сделал прощальный жест, походивший скорее на угрозу, и вышел. Блида слышала, как он медленно, словно пьяный, спускался по лестнице.
В это время отворилась дверь и Блида увидала Даму в черной перчатке. Она была по-прежнему в трауре, по-прежнему бледна, грустна и задумчива.
– Вы хорошо сыграли вашу роль, – сказала она. – Я довольна вами.
– Ах, сударыня, – пробормотала Блида, вдруг изменяя тон и позу и падая на колени перед Дамою в черной перчатке. – Сударыня, сжальтесь надо мною!
– Что вы хотите сказать?
– Верните мне наконец моего ребенка!
– Позже.
– О, скажите мне, что это будет скоро…
– Это будет тогда, когда вы уже не будете нужны мне, – сухо ответила Дама в черной перчатке.
И так как Блида продолжала умоляюще протягивать к ней руки, то мстительница прибавила:
– Если вы будете верно служить мне, то ваш сын получит пятьсот тысяч франков, которые даст этот человек.
Блида вскрикнула от радости.
– Вы были преступны, – сказала Дама в черной перчатке. – Но вы любите своего ребенка, а материнская любовь очищает вас в глазах Божиих.
В это время Эммануэль возвращался домой. Он застал свою карету на углу улицы Сент-Андре и в продолжение двадцати минут, которые длился переезд, погрузился в тяжелые думы, почти окончательно потеряв голову. И только на дворе своего отеля, когда лакей открыл дверцу кареты, маркиз немного пришел в себя. Но он был еще слишком взволнован и растерян, чтобы явиться в салон госпожи Флар, где в это время находились молодой надворный советник и несколько друзей, явившихся провести вечер.
Он отправился в свой рабочий кабинет и заперся там.
Шаламбель бросился в кресло и схватился руками за голову.
«Октав де Р. был прав, – подумал он, – есть люди, которые встречаются на нашем пути, как живое воплощение судьбы. Барон де Мор-Дье – один из этих людей… Он взял мою руку в свою, и вдруг звезда моя закатилась… пятьсот тысяч франков! Но, несмотря на мое богатство, я не могу приготовить эту сумму в недельный срок, не испросив на это согласия моей жены. Все мое состояние заключается в имениях, и, чтобы сделать заем, мне нужна подпись госпожи де Флар.
Это материальное затруднение было бы как бы медной стеной, о которую разбивалась храбрость маркиза. Он охотно дал бы миллион за это письмо, но с условием, чтобы этого не знала его жена, к несчастью, это была вещь невозможная.
Двадцать планов, один нелепее другого, складывались в голове маркиза с течение нескольких минут. Он думал о бегстве, думал броситься на колени перед женой и признаться ей в каком-нибудь увлечении своей юности, за которое теперь ему приходится расплачиваться. Он думал даже обратиться к префекту полиции и просить у него разрешения арестовать Блиду и отнять у нее это письмо, которое могло погубить его супружеское счастье. Но все его решения не выдерживали критики.
