— Тебя послал твой муж, моя госпожа? — вместо этого спросил он, явно сбитый с толку неожиданным появлением Этельфлэд.
— А как же еще я могла бы тут очутиться? — ответила она вопросом на вопрос, еще больше запутав его. — И, если бы существовала настоящая опасность, господин, разве мой муж разрешил бы мне явиться сюда?
— Нет, моя госпожа, — сказал Алдхельм, но без большой убежденности.
— Итак, мы собираемся сражаться! — Этельфлэд выкрикнула это звонко, обращаясь к мерсийским войскам. Она повернула свою серую кобылу так, чтобы мерсийцы могли видеть ее лицо и лучше слышать ее голос. — Мы собираемся убивать датчан! И мой муж послал меня, чтобы я засвидетельствовала вашу храбрость, так не разочаруйте же меня! Убейте их всех!
Они разразились приветственными криками.
Этельфлэд поехала вдоль их рядов, и они дико, радостно вопили. Я всегда думал, что Мерсия — жалкое место, побежденное и угрюмое, лишенное короля и угнетенное, но в тот момент я увидел, как Этельфлэд, светящаяся в своей серебряной кольчуге, смогла пробудить в мерсийцах энтузиазм. Они любили ее. Я знал, что они не слишком любят Этельреда, Альфред был далек от них и, кроме того, был королем Уэссекса, но Этельфлэд их вдохновляла. Она дарила им гордость.
Датчане все еще собирались у подножия холма. Туда, должно быть, добрались уже триста человек; они спешились и построились «стеной щитов». Они все еще могли видеть только двести моих воинов, но пора было подсластить наживку.
— Осферт! — крикнул я. — Залезай обратно на лошадь, а потом поезжай и будь царственным.
— Это обязательно, господин?
— Да, обязательно!
Мы заставили Осферта остановить лошадь под знаменами. Он был в плаще, но теперь и в шлеме, на который я набросил собственную золотую цепь, чтобы издалека это выглядело как шлем с короной.
При виде него датчане принялись реветь оскорбления, глядя вверх. Осферт смотрелся достаточно царственно, хотя любой, знакомый с Альфредом, понял бы, что это не король Уэссекса, просто потому, что вокруг него не толпились священники. Но я решил, что Харальду ни за что не заметить такого упущения.
Забавляясь, я смотрел, как Этельфлэд, которую явно интересовал ее сводный брат, поставила свою лошадь рядом с его скакуном. Потом я повернулся и посмотрел на юг, где все новые датчане переправлялись через реку.
Пока я жив, мне не забыть этого зрелища. За рекой все было черно от датских всадников; копыта их скакунов взбивали пыль, когда седоки направляли коней к броду, полные желания присутствовать при уничтожении Альфреда и его королевства. Через реку хотело переправиться так много людей, что им приходилось ждать, и собравшиеся на дальней стороне брода бурлили огромной тучей.
Алдхельм приказал своим людям двинуться вперед. Вероятно, он делал это против своего желания, но Этельфлэд вдохновила его воинов, и он оказался в силках ее презрения и их энтузиазма.
Датчане у подножия холма увидели, как мой короткий строй удлиняется, увидели, как в нем появляется все больше щитов и клинков, все больше знамен. Они пока еще превосходили нас в численности, но теперь им потребовалась бы половина их армии, чтобы атаковать холм.
Человек в черном плаще, с боевым топором с красной рукоятью, выстраивал людей Харальда. По моим расчетам, теперь во вражеской «стене щитов» стояло пятьсот человек, и то и дело прибывали новые. Некоторые датчане остались верхом; я предположил, что они собираются обогнуть нас и напасть с тыла, когда «стены щитов» столкнутся.
Вражеский строй был всего в паре сотен шагов от нашего, достаточно близко, чтобы я видел нарисованных на их щитах с железными умбонами топоры, воронов, орлов и змей.
Некоторые датчане начали колотить оружием по щитам — то был гром войны. Другие орали, что мы — сосунки и ублюдки коз.
— Какие шумные, а? — заметил рядом со мной Финан.
Я только улыбнулся.
Он поднес обнаженный меч к обрамленному шлемом лицу и поцеловал клинок.
— Помнишь ту фризскую девушку, которую мы нашли на болотах? Она была шумной.
Странно, о чем думает человек перед битвой. Та фризская девушка спаслась от датского рабовладельца и была в ужасе. Я гадал — что потом с ней сталось.
Алдхельм нервничал; нервничал так, что превозмог свою ненависть ко мне и встал рядом.
— Что, если Альфред не придет? — спросил он.
— Тогда каждому из нас придется убить по двое датчан, прежде чем остальные враги падут духом, — ответил я с фальшивой уверенностью.
Если семь сотен людей Альфреда не придут, тогда мы будем окружены, смяты и перерезаны.
Через реку переправилось лишь около половины датчан, потому что узкий брод был переполнен, и все новые всадники текли с востока, чтобы присоединиться к толпе, ожидающей своей очереди перейти Уэй.
Феарнхэмм был полон людей, стаскивавших с домов соломенные крыши в поисках сокровищ. Недоенная корова лежала на улице мертвой.
— Что… — начал было Алдхельм, потом заколебался. — Что, если войска Альфреда придут слишком поздно?
— Тогда все датчане переправятся через реку, — ответил я.
— И нападут на нас, — сказал Финан.
Я знал: Алдхельм думает об отступлении. Позади нас, на севере, холмы повыше обещали лучшую защиту. И, может быть, если мы отступим достаточно быстро, мы сможем переправиться через Темез прежде, чем датчане поймают нас и уничтожат. Потому что если люди Альфреда не придут, мы наверняка умрем.
В это мгновение я ощутил, как холодная змея-смерть скользит у моего сердца, стучащего как военный барабан.
«Проклятие Скади», — подумал я — и внезапно понял, на какой огромный риск пошел. Я исходил из того, что датчане будут делать в точности то, чего я от них хочу, что армия восточных саксов появится как раз в нужный момент; но вместо этого мы застряли на низком холме, а наш враг становился все сильнее.
На дальнем берегу реки все еще виднелась огромная толпа, но меньше чем через час вся армия Харальда переправится через реку, и я почувствовал приближение неминуемой катастрофы и страх полного поражения. Я вспомнил угрозу Харальда ослепить меня, кастрировать, а потом водить на веревке — и прикоснулся к амулету-молоту и погладил рукоять Вздоха Змея.
— Если войска восточных саксов не появятся… — начал Алдхельм подчеркнуто мрачным голосом.
— Слава Богу! — перебила позади нас Этельфлэд.
Потому что у далеких деревьев мелькнул блик солнечного света на металле.
И появились новые всадники. Сотни всадников. Армия Уэссекса пришла.
А датчане попали в ловушку.
Поэты преувеличивают. Они живут словами, и мои домашние барды боятся, что я перестану швырять им серебро, если они не будут преувеличивать. Я помню стычку, в которой погибла, может, дюжина людей, но в пересказе поэтов убитых тысячи. Я вечно кормлю воронов в этих бесконечных декламациях, но ни один поэт не смог бы преувеличить резню, что произошла в День Тора на берегах реки Уэй.
