– Путь в Москву долгий, племянник. Присмотрись к нему, приблизь, познакомься. Коли притретесь, я в Разрядном приказе договорюсь и дядькой его к тебе припишу, вместе на воеводство встанете. А нет… – Воевода пожал плечами. – Нет, так другого найдем. Через себя переступать тоже ни к чему. Но сей меч, княже, стал бы тебе зело на пользу!
– Я знаю, дядя, – кивнул юный Иван Федорович, – ты ищешь мне добра.
* * *
Закон степей делит год на два времени – время жизни и время смерти. Время жизни приходит в мае, окрашивая мир в алый цвет, укрывая всю землю ковром тюльпанов от края и до края. Это время, когда сочная трава идет в рост с такой стремительностью, что сколько ни ешь – ее все равно только больше становится. Это время, когда степняку открыты пути во все края света, ибо везде его скакун найдет себе водопой и богатое пастбище, а родные табуны и отары останутся тучными даже под присмотром малых детей и немощных стариков.
Однако проходит лето, и первый снег знаменует приход времени смерти – и горе тому, кого этот час застанет в дальнем походе. Зима – это время, когда сильные худеют, а слабые умирают, ибо каждую травинку и лошади, и овце приходится выкапывать из-под сугробов, и эту травинку еще нужно найти, и она должна оказаться достаточно большой, чтобы хоть как-то наполнить брюхо. Зимой у лошадей нет времени для переходов, ибо тот, кто не роет снег днем и ночью, обречен на гибель. И потому все время от первого до последнего снега кочевники проводят на зимних кочевьях, моля богов, чтобы холода не задержались, чтобы дров хватило до тепла, а волки, голодные ничуть не менее людей, не согнали табуны и отары с уже разрытых пастбищ, еще с осени оставленных для тебеневки, на нищую глубокую целину.
Но что есть смерть для степных разбойников – то радость и покой для всех их соседей. И в то время, как лихие татарские сотни, рассыпаясь на рода и семьи, уходят к зимним кочевьям, дабы приготовиться к холодам, – боярское ополчение возвращается домой, к родным усадьбам и семьям, ибо до весны стеречь южное порубежье нет никакой нужды. Не от кого.
В сентябре у татар еще оставалось время вернуться из набега домой до распутицы – но уж никак не затевать новые грабежи, и потому приказ воеводы о роспуске порубежного ополчения боярского сына Кудеяра ничуть не удивил. Равно как не удивило и желание князя Оболенского возвысить его за службу. Так уж заведено на Руси, что честь и прилежание завсегда награждены бывают. Посему спорить с Петром Васильевичем порубежник не стал. Хотя в столицу его не тянуло, скорее наоборот. Как вспоминал про Москву Кудеяр – сразу душу щемить начинало, и мысли бродили самые нехорошие…
Порубежник покачивался в седле, погруженный в себя, и не радовало его ни ясное и теплое пока еще солнышко, ни пение птиц в густых зарослях по сторонам, ни богатство поскрипывающего по узкой серой дороге обоза, добрая половина которого принадлежала ему и замыкающим колонну боярским детям, в несколько голосов тянущих бесконечную походную песню-загадку:
– Я-а на слу-ужбе был… Сено там косил… Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там грибы варил. Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там… Сапоги сносил! – додумал один из бояр, и остальные со смехом закончили: – Ох, ты ж боже мой! Я-а на слу-ужбе был… Лошадь там кормил…
Именно в выдумывании и добавлении все новых и новых строчек о службе и заключалась вся эта песенная игра.
– Придержите коней, с боярским сыном перемолвиться желаю…
Кудеяр вздрогнул от прозвучавшего рядом голоса – он и не заметил, как с ним поравнялся юный князь. Порубежник оглянулся на своих холопов – Духаня и Ежан послушно отстали, – приложил ладонь к груди, слегка склонил голову:
– Доброго тебе дня, князь Иван Федорович.
– И тебе того же, храбрый Кудеяр. – Мальчишка тоже оглянулся на холопов и тихо спросил: – А правду ли сказывают, что ты колдун умелый?
– Кто-о?! – От услышанного вопроса все прочие мысли разом вылетели у боярского сына из головы.
– Слухи бродят, служивый, что не берет тебя ни пуля, ни стрела, ни копье, ни меч вострый. Что оттого ты и храбр безмерно, и един супротив сотни бросаешься.
– Кабы так, княже, я бы не отказался, – со слабой улыбкой покачал головой молодой воин. – Да токмо нет на мне никакого заклятия, а коли и есть, то не особо и помогает. Две дырки от стрел ныне уже заросли, пика дыру в плече о прошлый год оставила, рана сия еще беспокоит, ныне же поперек спины след от сабли сизый идет, и нижнее ребро тако ноет, словно сломано.
– Так дозволь, тебя лекарь мой осмотрит, – предложил мальчишка. – Батюшка еще три года тому из Самарканда выписал. Араб зело ученый, всего Авиценну наизусть помнит, Абдул-Латифа и аль Салаха через день цитирует, сам трактат о нутряных болезнях сочинил. Коли не врет, конечно.
– Таковой мудрец мне явно не по кошелю, – покачал головой Кудеяр.
– Ничто, – отмахнулся князь. – Все едино с нами ездит, хлеб дармовой ест да строчит свитки один за другим, бересты на него не напастись. Пусть хоть иногда, да потрудится.
– Благодарствую, коли так, Иван Федорович.
– Коли не колдун ты, боярин, то каковой такой хитростью татей раз за разом бить исхитряешься, на число ворога не глядя?
– Хитрость невелика, княже, – с легкостью поведал Кудеяр. – Несколько правил главных соблюдать надобно. Никогда не нападать там, где ждет тебя степняк и ко встрече готовится. Коли уходит татарин и силой главной обоз прикрывает, то надобно заслон не тревожить, колонну обходить и в голову али в середину удар свой наносить. А коли наступает, то пропускать и в спину разить. Не ждать, пока воедино басурмане сберутся. Едва заметил – всей силой дозор сбивать, в землю втаптывая, а опосля прикрытие, затем подмогу, а там и заслоны последние… Раз за разом всем своим кулаком единым малые кусочки чужой рати истребляя.
– У тебя три десятка всего порубежников имелось, татар же две сотни шло… – недоверчиво припомнил мальчишка. – Мыслится мне, каждый кусочек маленький от рати басурманской куда как больше всего воинства твоего получается!
– Татары не умирать, они грабить сюда приходят, – повторил недавно услышанные слова Кудеяр. – Коли видят, что насмерть биться придется, бегут сразу, до последнего вздоха не дерутся. Броня крепкая, мастерство ратное да храбрость русская – вот главное колдовство наше, каковое силу сразу втрое увеличивает. И выходит, что не тридцать порубежников у меня под рукой, а почти что сто! С сотней же боярской и супротив двух басурманских сотен выйти не страшно. Пусть господь рассудит, кто после сечи такой последним в седле останется.
– Тридцатью против двухсот? Я бы не рискнул… – покачал головой княжич. – Вестимо, ты и вправду смерти ищешь, как все о тебе сказывают.
