— А где мои врачи? — продолжал царь мучить протосеваста. — Не вижу врачей. А ведь за них я заплатил баснословные суммы!
Красавец протосеваст побледнел так, что белизна проступила сквозь обильные румяна. Но мужественно отвечал, что все это стряслось из-за явной измены паршивца Мехитариу, эпарха…
— О-о! Лжец! Он лжец! — вопил не стесняясь за занавеской несчастный эпарх. — Государь, не слушай его, он лжет!
Государь мирно кушал с блюдечка моченое яблоко. Из-за занавески с райскими птицами на минуту высунулась оптимистическая рожа Агиохристофорита, уловив настроение властителя по одному ему известным признакам, он вновь скрылся.
— Ай, ай, ай! — уже совершенно не судом закричал эпарх. — Что вы делаете? Ой, мои глазочки, ой, свет небес! Ой, оставьте мне хоть один глазочек!
Придворные, как парчовые статуи, стояли остолбенев. И царица Ксения-Мария, и дочь царя порфирородная Маруха со своим Райнером, и многие другие. Только старый патриарх осмелился выступить в защиту несчастного.
— Остановись! — закричал он на царя и даже посохом пристукнул. — Кончай Бога гневить! Будь же наконец человеком!
— А ты кто такой? — вкрадчиво спросил Мануил, отдавая блюдечко и берясь за морковный сок. — Ты мнишь, что ты — ого-го? Ты — тьфу, плевок в гнилой луже! Несмотря на весь твой клобук и панагию! Я семь дней тут лежал, о чем я только не передумал… Все ваши шептания вокруг меня я слышал!
Тут за занавесью захлебывающийся кровью эпарх понял наконец, чего хотят его мучители, и прохрипел, что пророка из Львиной ямы утащил вовсе не он, утащила кесарисса Маруха…
Снова высунулось озабоченное лицо Агиохристофорита в сбившейся набок чалме, быстро распознав настроение повелителя, скрылось опять. И жуткий голос ослепленного эпарха умолк — ему вырезали язык.
Но и о таком, обездоленном и изувеченном, о нем заботилась мать-отчизна. Жена и дочь его поступали в публичную продажу, а сам он передавался в систиму орфанотрофов — вдов и сирот.
Ряды подданных дружно воздавали хвалу милости императора.
14
— А ну-ка, покажись, какой ты есть! — Мануил, свежий и благостный, в льняных пеленах, прохлаждался за утренней трапезой. С улыбкою разглядывал подведенного к нему Дениса. — Ну, здравствуй! Хайре, то есть радуйся.
Честно говоря, сердце у Дениса сжалось и душа ушла в пятки. Все-таки это был не сон и могучий дядюшка перед ним был не сказочный король, а самый настоящий византийский деспот.
— Хайре! — повторил повелитель, ожидая ответа. Денис, как истинный питомец социализма, решил: будь что будет. Но на колени он не встанет. Поклонится, куда ни шло!
Мануил усмехнулся, а придворные чутко уловили его благоволение к праведнику.
— Он ослеплен твоим величием! — стали уверять они царя в том, в чем он убежден был сам.
— Подойди ко мне, юноша, — подозвал царь Дениса. — Не бойся, подойди поближе и сядь вот сюда. Я хочу тебя рассмотреть получше. Какое у тебя открытое, честное лицо! Мне говорили, ты прибыл очень издалека. Интересно, где же есть царство идеальных подданных? Как счастливы там должны быть цари!
Слуги поспешили поднести Денису питье и сладости.
— Сейчас и во-первых! — громко заявил император. — Мы должны отблагодарить его достойным образом!
Повинуясь ему, из ряда подданных выделился рослый офицер — таксиарх схол. Приблизительно по-нашему это будет гвардии капитан. Сделал поворот у императорского ложа и щелкнул каблуками четко, будто часовой у московского Мавзолея.
Мануил сделал ему знак наклониться и снял у него с плеч массивную золотую цепь — знак его достоинства. Потом наклонил к себе Дениса и возложил цепь на него.
— Да здравствует новый таксиарх схол! — кричали все.
Таков был обычный обряд посвящения в гвардейские офицеры. Правда, там была еще выдача довольствия, и нарезание земельных угодий, и даже дружеская пирушка. Но главное, что сам священный повелитель возводил в сан. А дежурный таксиарх, у которого цепь бралась, на следующий же день получал новую в цейхгаузе.
Император подергал Дениса за цепочку и сказал доверительно:
— Эти крокодилы, среди которых я вынужден жить, ты думаешь, они нечаянно распродали моих врачей? Еще бы! До сих пор ведь не могут собрать их на рынках. Перекупщики как узнали, что распродаются императорские специалисты…
Он жадно пил слабое вино с водой. Пульсировали жилы на его старческой обвислой шее. Денису было по-человечески жаль его, хотя он отлично понимал, кто рядом с ним.
— Так вот, — продолжал Мануил, после того как ему обтерли губы, совсем как малому младенцу. — Врачи эти мне предсказали, что я буду жить еще четырнадцать лет!
Сказал свистящим шепотом на самое ухо Денису:
— Самое главное, врачи велели мне положить с собой в постель юную девушку, девственницу… Это омолодит меня и даст мне шанс царствовать еще крепко и долго. А мои-то крокодилы как раз этого не хотят… А вдруг я действительно рожу и это будет новый наследник империи? Одна только Мария, моя старшая дочь, она меня понимает. Даже купила у какого-то пирата мне, говорит, отличную девственницу!
У Дениса все вертелось в голове — его двусмысленное положение, пир во дворце, синее небо, синее море, какая-то там лечебная девственница — он и подумать не подумал, что это может быть та, которая на пиратской фелюге… Надо было как-то выкручиваться, царь явно ждал его мнения, и он, собрав в уме все свое не столь уж обширное знание греческого языка, ответил:
— Мегамакротон диспотас! Величайший из великих! Генефета ту фелема су! Да будет во всем воля твоя!
Мануил торжествующе откинулся в подушки и оглядел приближенных: видите, мол?
Затем он отпустил Дениса отдыхать, а сам стал готовиться к трудному ритуалу — праздничному обеду императора с представителями нищих столицы. Там шла тяжелая политическая борьба.
Придворные по рангу подходили к Денису, отошедшему в сторону, и поздравляли его кто льстиво, а кто и высокомерно.
Накануне, после чудотворного исцеления императора, все как-то упустили из виду главного виновника происшествия. Наш Денис, все еще вонючий, весь в коросте от грязи, в плащике с чужого плеча, прижался в сутолоке к мраморному пилону, не зная, что ему дальше делать.
— Пойдем, тебя уже ищут! — дернул его за полу Фармацевт, тот маленький врач, который ему помогал. И, поскольку Денис колебался, он аргументировал: — Неужели не понятно, что ты стал политической игрушкой?
И Денис ему доверился. Они пробежали по запутанным переходам Большого дворца, выбирая самые безлюдные. Фармацевт быстро отыскал ночлег, чистое белье, купанье, которое было необходимее всего, даже сам мыл его мочалкой. Принес ему ужин и сказал сожалительно:
