— Ах да! — бестактно вмешался Тальен. — Гражданин Шовелен имел несколько возможностей помериться умом и хитростью с нашим врагом-англичанином, но нам говорили, что, несмотря на его таланты, успеха в этом отношении он не имел.
— Умоляю, друзья мои, не смейтесь над нашим скромным другом Шовеленом! — весело объявила Тереза. — Алый Первоцвет — ведь так зовут этого таинственного англичанина, верно? — куда более неуловим и в тысячу раз сообразительнее и отважнее, чем любой смертный. Но когда-нибудь именно сила женского ума поставит его на колени, попомните мое слово!
— Вашего ума, гражданка? — неожиданно спросил Робеспьер. Он впервые с начала беседы открыл рот, и взгляды присутствующих почтительно обратились к нему. Его глаза, холодные и саркастичные, были устремлены на Терезу. Пожав изящно вылепленными плечами, она с веселым вызовом ответила:
— О, вам нужна женщина с талантом ищейки, полная противоположность гражданину Шовелену. У меня нет таких способностей.
— Почему же нет? — сухо продолжил Робеспьер. Вы, прелестная гражданка, вполне могли бы иметь дело с Алым Первоцветом. Тем более что ваш обожатель Бертран Монкриф, по всему видно, является протеже таинственной Лиги.
Тальен тихо охнул, услышав эту издевку, высказанную диктатором с нескрываемым сарказмом. Желтоватые щеки приняли свинцовый оттенок. Но Тереза ободряюще положила ему на руку прохладную ладонь.
— Бертран Монкриф, — безмятежно выговорила она, — вовсе не мой обожатель. Он отрекся от меня в тот день, когда я принесла обет верности гражданину Тальену.
— Вполне возможно, — процедил Робеспьер. — Но одно несомненно: он предводитель банды изменников, которых любящая совать нос в чужие дела английская шваль сумела спасти сегодня ночью от мести справедливо возмущенного народа.
— Откуда это вам известно, гражданин Робеспьер? — изумилась Тереза. Она по-прежнему была спокойна, по крайней мере внешне: голос ровный, взгляд абсолютно безмятежный.
Только проницательный Тальен сумел заметить почти смертельную бледность, разлившуюся по ее лицу, и напряженные высокие нотки ее обычно мягкого голоса.
— Почему вы полагаете, гражданин, — настаивала она, — что именно Бертран Монкриф имеет что-то общее с сегодняшним скандалом? Я думала, он эмигрировал в Англию или еще куда-то, — весело добавила она, — после… после того, как получил от меня решительный отказ.
— Вы так считаете, гражданка? — насмешливо спросил Робеспьер. — Позвольте сказать, что вы ошибаетесь. Изменник Монкриф — предводитель шайки, пытавшейся настроить против меня народ. Спрашиваете, откуда я это знаю? Видел его своими глазами, вот и все.
— Вот как? — осведомилась Тереза с легким удивлением. — Говорите, Бертран Монкриф? Значит, он в Париже?
— Очевидно.
— Странно, он ни разу меня не навестил.
— Действительно странно.
— Каким он стал? Кто-то говорил, что он сильно растолстел.
Разговор быстро превращался в дуэль между этими двумя — жестоким, уверенным в своей силе диктатором и прекрасной женщиной, вполне сознающей свое могущество. Атмосфера в этой убогой комнате была насыщена предгрозовым электричеством, и все это ощущали. Каждый инстинктивно затаил дыхание, чувствуя, как учащается пульс, как сильно бьется сердце.
Только дуэлянты казались абсолютно спокойными. Тем не менее Робеспьер был сильно задет: это было заметно по его резковатым интонациям, по движениям пальцев, барабанивших по подлокотнику кресла. Очевидно, прекрасная Тереза сумела вывести его из себя.
Тереза была достаточно умна и проницательна, чтобы видеть это. И понимать, что диктатор явно сбит с толку и не уверен в своей позиции. Он не выдавал тайного раздражения, видимо, в уверенности, что в его силах сбить с толку прекрасную спорщицу даже одним-единственным словом и высказать открытую угрозу вместо намеков.
«Он видел Бертрана на улице Сент-Оноре, — размышляла она, — но не знает, что он здесь. Чего же хочет?»
Единственным из присутствующих, кто страдал искренне и тяжело, был Тальен. Он готов был отдать все, чтобы точно знать, что Монкрифа в доме нет. Конечно, Тереза не настолько глупа и упряма, чтобы довести всемогущего диктатора до одного из тех приступов злобной ярости, которые отличали его, ярости, когда он был способен на все — оскорбить хозяйку, послать шпионов обыскать ее квартиру в поисках изменника, если заподозрит, что он здесь прячется. Тальен едва не терял сознания от страха за возлюбленную. Но как была великолепна Тереза! Как невозмутима! Пока мужчины трепетали перед неумолимым деспотом, она продолжала издеваться над тигром, зная, что он вот-вот зарычит.
— Умоляю, гражданин Робеспьер, — пропела она, надув губки, — поведать нам, действительно ли Бертран Монкриф растолстел.
— Этого я вам сказать не могу, гражданка, — резко ответил Робеспьер. — Узнав врага, я просто проигнорировал его. Мое внимание было приковано к его спасителю…
— Неуловимому Алому Первоцвету, — проговорила с веселой миной Тереза, — которого, конечно, не мог узнать никто, кроме вас, гражданин Робеспьер? Злодей прятался за личиной нищего астматика? Ах, жаль, что меня там не было!
— Мне тоже, гражданка, — парировал он. — Вы бы сразу поняли, что отказ помочь разоблачить подлого шпиона равносилен измене.
Веселость Терезы мгновенно увяла. Она озадаченно нахмурилась. Темные глаза блеснули, вопрошающий подозрительный взгляд был устремлен на Робеспьера.
— Отказ в помощи? Моей помощи по разоблачению шпиона? Не понимаю… — медленно выговорила она, обводя взглядом присутствующих. Шовелен был единственным, кто отказался встретиться с ней глазами. Нет, не единственный. Тальен тоже, казалось, сосредоточенно изучал ногти.
— Не понимаю, — резко произнесла она, — что это означает?
— Только то, что я сказал, — холодно бросил Робеспьер. — Этот гнусный английский шпион одурачил всех нас. Вы сами сказали, что именно сила женского ума поставит его на колени. Почему же не вашего?
Тереза ответила не сразу. Она лихорадочно размышляла. Вот оно, средство приручить тигра-людоеда, превратить его рычание в мурлыканье, обрести защиту для себя и своего будущего господина! Какая перспектива!
— Боюсь, гражданин Робеспьер, — произнесла она наконец, — что вы переоцениваете остроту моего ума.
— О, это невозможно, — сухо парировал он.
И Сен-Жюст, вечный рупор невысказанных мыслей друга, галантно добавил:
— Гражданка Кабаррюс даже в бордоской тюрьме умудрилась покорить нашего друга Тальена и сделать его рабом своей красоты.
